Море появилось впереди - сверкающей полосой. А справа, страшно далеко, там, откуда они прилетели, висела темно-синяя, почти черная туча, висела низко и тяжело. Он оглянулся: Флора спала. Спала, почти повиснув на привязном ремне. Хорошо, подумал он, не надо ей этого видеть…

    Море уже было внизу, синее, в белых черточках коротких волн. Самолет ощутимо подбрасывало. Ветер начинал тянуть в адскую топку. А может быть, и без всякого людского вмешательства ему было положено дуть именно так. И вдруг в море, в глубине, под этой острой рябью - он увидел лицо. Свое лицо. Огромное свое лицо. Оно медленно всплывало к поверхности… коснулось ее… и исчезло. Это было так отчетливо и так невозможно, что Пашка отшатнулся от окна. Самолетик - со стрекозу размером - удалялся неторопливо и солидно. И внезапно исчез - на фоне темных, отражающих свет круговых окон. Пашка долго ждал, когда он появится снова - но самолетик не появился. Тогда он вернулся к Дим Димычу.

    Дим Димыч был почти плох. Эта новая рана добавилась к недавней контузии, от которой он даже не начал оправляться. Зачем его взяли такого? С десяток парней можно было найти, которые… Ха! А зачем взяли меня, Таньку, Марью Петровну? Все было не просто так…

    -  Пав… щи… воды… - невнятно - челюсти не разжимались - сказал Дим Димыч, но Пашка его понял.

    Конечно, такое здание не может быть без водопровода, это ясно - но есть ли вода в трубах? Все это пахнет то ли разрухой, то ли эвакуацией. А если вода есть - в чем ее нести? Намочу рубаху, подумал он. Выйдя, он постоял, пытаясь логически решить, где может здесь быть туалет - и вдруг раздался крик - и автоматная очередь!

    Кричала Танька.

    На бегу передергивая затвор своего самопала, Пашка понесся на звук. Каким-то восьмым чувством - сломанными ребрами - он угадывал двери. Позади нервно частил Дим Димыч.

    Еще очередь. И еще.

    ТАТЬЯНА

    Она вошла и стала на пороге. Да, это было логово тех - и это был центральный пульт, или командный пункт, или пост управления - в общем, что-то важное и существенное. По всему периметру зала тянулась непрерывная приборная панель: миллион самых разнообразных циферблатов, полукруглых и линейных шкал; иногда попадались темные, расчерченные сеткой, экранчики. У Мишки в комнате над столом висел учебный плакат: контрольные приборы «Ил-18». Что-то подобное было и здесь, но - возведенное в степень. И органы управления напоминали самолетные: тумблеры, переключатели, рычаги, штурвалы… И среди всего этого - висели трусы и портянки на натянутой веревке, валялись в углу пустые бутылки, на затейливом стеклянном столике сохло что-то в неубранных плоских кастрюльках: с такими официанты в поездах ходят по вагонам, разносят борщ и картошку. Два толстых дивана, аккуратно застеленных, стояли рядом.

    Морщась, Татьяна пересекла зал и подошла к дышащему кусочку пульта. Горящие ровно и мерцающие лампочки. «Питание». «Настройка грубая». «Настройка точная». «Горизонт». «Склонение…» - какой-то непонятный символ. «Ввод…» - другой и тоже непонятный. Татьяна положила руку на штурвальчик, подержала и убрала.

    Непрерывность пульта здесь прерывалась, и открывался невидимый от двери проход к окну. Татьяна постояла, прислушиваясь. Если ее там подкарауливали, то подкарауливали нечеловечески тихо. И все-таки она со всей возможной осторожностью проскользнула через узкое место - и вылетела, присев, готовая к стрельбе - на свободное.

    Никого. Никого живого…

    Между пультом и окнами было свободное пространство - метра два.