- «Смерть преследует», — повторила тетка с испугом. — Убийца подслушивал ваш разговор?

- Да ну, фантастика!

- А что не фантастика? Поведай.

- «Будь дома в полночь», — сказал мне брат. А пришел убийца. Значит, он позвал и его?

- Быть не может! Позвать ночью какого-то монстра.

- Близкого, — перебил племянник. — Понимаешь? Кого он не хотел без веских доказательств обвинить.

- Да кого?!

- Владельца «мертвой головы» — пока определеннее не могу сказать.

- Терпеть не могу кладбищ, — по некоей загадочной ассоциации заявила Ольга Ипполитовна.

27

Специально он не подгадывал, но подгадал: она сидела на скамейке в сквозной древесной тени. и еще кто- то рядышком (сходу не видать из-за кустов). И вновь волнение охватило душу: вот так вот Подземельный, небось навеселе, беззаботно следовал домой и на беду свою заметил монстра (как выразилась тетка), Маргариту не разглядел и позабыл пустячный эпизод. До поры до времени. Петр Романович сделал несколько осторожных шагов. О, владелец града Китежа (сутенером называл его теперь философ про себя). Бывшие супруги беседовали очень серьезно и сосредоточенно. Он понаблюдал и двинулся было дальше, как вдруг Ангелевич вскочил и удалился в сторону Копьевского переулка. Объект свободен.

Лана, в белой кружевной шляпе и шикарном строгом, несмотря на жару, костюме, глядела из-под полей, как приближается ее любовник.

Позапрошлой ночью они не условились о встрече, но она подразумевалась; и только история преступления отвлекала — сильно отвлекала — от истории любовной. Он молча взял ее руку и поцеловал в ладонь.

- Садись, у меня еще есть сорок минут. Почему ты хромаешь?

- Разве? — тут он запоздало ощутил легкую боль в щиколотке и привычно начал: — Ударился во сне о ножку качалки. То есть не во сне и не об качалку.

- Что-то я не пойму.

Она задумчиво смотрела на зеленовато-мутноватую воду пруда (вмиг возник в воображении кузен с розой, из воздуха соткался Воланд и вопросил мрачно: «Вы какие предпочитаете?»).

- В четверг после спирта Подземельного я заснул… — Петр помолчал, потом продолжал размеренно, перебирая ирреальные детали сна… не сна… и заключил:

- Сон и явь переплелись в тяжелом опьянении. Мы не поняли друг друга — представляешь? — я испугался впустить «мертвого» и захлопнул дверь.

- Жуткая история, как будто мистическая, но ты не виноват.

- Я его предал в то время.

- В чем же предательство? В чем?

- В том, что я поверил, будто он убийца.

- А Павел — что убийца ты!

- Но он положил за меня жизнь, а я.

- Все в его вину поверили.

- Все, кроме отца.

Лана возразила резко:

- Твой взгляд на жизнь слишком идеален.

- Не тебе бы упрекать меня. Ты отказалась от завидного мужа ради.

- Что замолчал? Ради чего, по- твоему?

«Ради любви, — хотел ответить он «идеально», но подумалось: А если она бросила больного убийцу?»

- Это бесплодный спор, — бросила Лана (днем она жестче, отметил он, ночью нежнее). — У тебя осталось очень мало времени, чтоб доказать свою невиновность.

Обе женщины, принимающие участие в судьбе философа, вдруг чего- то испугались. «Ангелевича? Ангелевич внушает им, что монстр — это я?»

- Ты меня боишься?

- Да почему?

- Меня теперь все боятся. О чем вы сейчас разговаривали с Валерием Витальевичем?

- Он убежден, что ты убийца.

- Что ж, по крайней мере в тебе я не ошибся: ты человек прямой и честный. Аналитик тебя убедил?

- Он больной, — уклонилась она от прямого ответа; Петр Романович поинтересовался вкрадчиво:

- И какая же у него болезнь?

- Гениальность.