— Вы себя считаете гением? — вновь слегка прыснув, спросила Ира.

— Ни в коем случае, — заверил я. — Мнение друзей, знакомых и прочих окружающих.

Тут я тоже согрешил против истины. Если я и не считал себя гением, то уж кем-то сродни ему — это точно.

Так мы стояли, мололи языками — и вдруг оказались уже перед буфетчицей.

Этот наш разговор происходил в то время, когда я стал позволять себе к стакану кофейной бурды пирожок-другой. Поэтому, очутившись перед буфетчицей, я решил завершить клееж фигурой высшего пилотажа.

— Что мадемуазель собирается вкушать? — с небрежностью человека, чьи карманы трещат от банкнот, спросил я. При этом почти не сомневаясь, что она откажется.

Но она согласилась! Похоже, если бы я не предложил заплатить за нее, она была бы обескуражена и оскорблена.

Ира взяла полный обед: салат, лангет и даже пирожное к чаю, — так что я опустошил свой кошелек на неделю вперед.

Мой спутник, с которым мы собирались обсудить за кофе кое-какие проблемы (вернее, это собирался я, а он не имел и понятия), молча, не произнеся ни слова, присутствовал рядом с нами — и пока мы стояли у стойки, и пока сидели за столом, и шли затем к лифтам, чтобы выйти наружу уже каждый на своем этаже. Он разомкнул рот, только когда мы остались с ним вдвоем.

— Имеешь представление, кого клеил?

Это был тот самый оператор, с которым я выезжал на свою первую съемку. Подобно мне его звали простым и обыденным именем: Николай. Мы с ним не то чтобы подружились, а сошлись. Я полюбил работать с ним, старался всякий раз заполучить к себе в бригаду, и он натаскивал меня в операторском деле. Я с ним об этом и намеревался потолковать: об операторских фишках, о постановке кадра, о движении камеры (когда я стану снимать клипы, как мне пригодятся его уроки!).

— А что, кого я клеил? — удивился я заданному Николаем вопросу.

— А то ты не знал?

Он назвал фамилию, от которой по мне прошел электрический ток. Отец ее занимал на соседнем канале пост — не Эверест, но крыша мира Памир — это точно. Я невольно присвистнул:

— Этого только не хватало!

На лице Николая играло его обычное снисходительное выражение обладания тайным знанием.

— Дорого тебе обойдется поволочиться. Пошурует у тебя по карманам — все высвистит. Гляди! Ты, правда, человек денежный…

— Я?! — Это у меня вырвалось уже не с удивлением, а чистой воды изумлением. Интересную я имел репутацию.

— А разве нет? — проговорил Николай. — Неужели Конёв тебе не откалывает?

Меня словно подсекло, я остановился. Как бы некое понимание шевельнулось внутри меня. Как бы я что-то знал втайне от самого себя о Конёве, догадывался — и не мог догадаться до конца.

— За что он мне откалывает? — спросил я.

— За джинсy, за что-что, — сказал Николай. — Не валяй дурака-то. Будто не знаешь, что это такое.

Действительно. Я знал. Он договаривал — я уже знал. Вернее, я понял. Тот сюжет с пчеловодом — он, например, был откровенной джинсой. Иначе говоря, оплаченным. И вот еще тот сюжет, мгновенно высчитал я. И вот тот, и тот… Да почти все, которые я снимал по его наводке!

— Почему он мне должен откалывать? — произнес я, отчетливо видя ответ, который должен сейчас воспоследовать.

Он и прозвучал:

— Так ты что же, за просто так, что ли, на него горбишься?

О, каким стыдом обуяло меня! О, как была уязвлена моя гордость. Мало того, что я снимал для Конёва джинсy — и все это вокруг видели, — так я еще и был лох лохом!

— За просто так, — сказал я, трогаясь с места.