Даниэль. Вы любите оказывать услуги — это злополучная страсть!

Арман (смеется). Ах вот оно что!

Даниэль. Поверьте мне: я прожил больше вас и среди людей так сказать… более тертых! Прежде чем оказывать человеку одолжение, удостоверьтесь, что он не дурак.

Арман. Зачем?

Даниэль. Затем, что дурак не в состоянии долго нести тягостное бремя, именуемое признательностью; даже среди умных встречаются существа чересчур хрупкие…

Арман (смеется). Ничего не понимаю! Не говорите вы парадоксами!

Даниэль. Хотите пример — извольте: мсье Перришон.

Перришон (просовывает голову в дверь). Я слышу свое имя!

Даниэль. Надеюсь, вы разрешите мне не причислять его к разряду высокоинтеллектуальных существ?

Голова Перришона исчезает.

Так вот этот самый мсье Перришон тихо-тихо невзлюбил вас.

Арман. Боюсь, что так.

Даниэль. А ведь вы спасли ему жизнь. Вы, быть может, считаете, что воспоминание об этом связано у него с представлением о преданном друге? Ничуть! Просто оно напоминает ему о трех обстоятельствах: во-первых, что он не умеет ездить на лошади; во-вторых, что он зря не послушался жены и надел шпоры; в-третьих, что он при всем честном народе вылетел из седла…

Арман. Возможно, но…

Даниэль. И, словно для того чтобы подлить масла в огонь, вы ему показали, как дважды два четыре, что ни во что не ставите его храбрость, так как благодаря вам не состоялась дуэль… Которая в любом случае все равно бы не состоялась.

Арман. Как это?

Даниэль. Я принял кое-какие меры… Я ведь тоже иногда оказываю услуги.

Арман. О, вы точно целите!

Даниэль. Да, но я умею спрятаться, я маскируюсь! Вникая в горестное положение моего ближнего, я надеваю войлочные туфли и не беру с собой света, когда иду в пороховой погреб! Итак, я сделал вывод…

Арман. Что не надо никому делать одолжений?

Даниэль. О нет! Но нужно действовать без излишнего шума и с выбором. На основании всего этого я и сделал вывод, что вышеупомянутый Перришон вас ненавидит. Ваше присутствие его унижает, он чувствует себя приниженным, обязанным вам! Вы подавляете его как человека!

Арман. Но это же неблагодарность!..

Даниэль. Неблагодарность — разновидность гордости… Или проявление «независимости духа», как выразился один галантный философ. А мсье Перришон — самый независимый из всех французских каретников, это я сразу учуял… Потому-то я и пошел совсем по другому пути.

Арман. По какому же?

Даниэль. Я поскользнулся — нарочно — возле небольшой расселины… О!.. совсем небольшой — и покатился вниз.

Арман. Нарочно?

Даниэль. Вы не понимаете? А ведь это была гениальная мысль — дать возможность каретнику спасти своего ближнего без малейшего риска для себя! Потому-то с тех пор я и стал для него светом в окошке, его радостью, его трофеем, доказательством его доблести! Стоит мне появиться, как его физиономия расцветает, живот выпячивается вперед, а позади сюртука вырастает павлиний хвост… Я держу в руках этого молодца так же крепко, как тщеславие держит человека… Стоит ему немного охладеть, — я подогреваю его пыл, раздуваю его… Печатаю о нем заметку в газете, платя по три франка за строчку!

Арман. Как? Вы?

Даниэль. Конечно! А завтра будут писать его портрет… Он и Монблан, и больше никого! Я просил, чтобы Монблан был совсем маленький, а Перришон — огромный! И наконец, мой друг, запомните хорошенько следующее — но только никому не говорите: мужчина привязывается к мужчине не из-за тех услуг, которые ему оказывают, а из-за тех, которые он оказывает!

Арман. Мужчины — возможно, но женщины?..

Даниэль. А женщины…

Арман. Они знают, что такое благодарность, они умеют хранить в душе память о благодеянии.