Щеголяет хор суровый

         Выраженьем страстных лиц;

         Только деве чернобровой

         Так пристал наряд пунцовый

         И склонение ресниц.

         Перестань, не пой, довольно!

         С каждым звуком яд любви

         Льется в душу своевольно

         И горит мятежно-больно

         В разволнованной крови.

         Замолчи: не станет мочи

         Мне прогрезить до утра

         Про полуденные очи

         Под навесом темной ночи

         И восточного шатра.

В альбом

         Я вас рассматривал украдкой,

         Хотел постигнуть – но, увы!

         Непостижимою загадкой

         Передо мной мелькали вы.

         Но вы, быть может, слишком правы,

         Не обнажая предо мной,—

         Больны ль вы просто, иль лукавы,

         Иль избалованы судьбой.

         К чему? Когда на блеск пурпурный

         Зари вечерней я смотрю,

         К чему мне знать, что дождик бурный

         Зальет вечернюю зарю?

         Тот блеск – цена ли он лишенья —

         Он нежно свят – чем он ни будь,

         Он дохновение творенья

         На человеческую грудь.

«Я говорил при расставаньи…»

         Я говорил при расставаньи:

         «В далеком и чужом краю

         Я сохраню в воспоминаньи

         Святую молодость твою».

         Я отгадал душой небрежной

         Мою судьбу – и предо мной

         Твой образ юный, образ нежный,

         С своей младенческой красой.

         И не забыть мне лип старинных

         В саду приветливом твоем,

         Твоих ресниц, и взоров длинных,

         И глаз, играющих огнем.