Вот теперь – что день, то гонка,

         И крикливого ребенка,

         По́век девкою, качай!

         И когда же вражья сила

         Вас свела? – Ведь нужно ж было

         Завертеться мне в извоз!..

         Иль ответить не умеешь?

         Что молчишь и что бледнеешь?

         Право, девка, не до слез!»

         «Братец милый, ради Бога,

         Не гляди в глаза мне строго:

         Я в ночи тебя боюсь».

         «Хоть ты бойся, хоть не бойся,

         А сойдусь – не беспокойся,

         С ним по-свойски разочтусь!»

         Ветер пуще разыгрался;

         Кто-то в и́збу постучался.

         «Кто там?» – брат в окно спросил.

         «Я прохожий – и от снега

         До утра ищу ночлега», —

         Чей-то голос говорил.

         «Что ж ты руки-то поджала?

         Люльку вдоволь, чай, качала.

         Хоть грусти, хоть не грусти;

         Нет меня – так нет и лени!

         Побеги проворней в сени

         Да прохожего впусти».

         Чрез порог вступил прохожий;

         Помолясь на образ Божий,

         Поклонился брату он;

         А сестре как поклонился

         Да взглянул, – остановился,

         Точно громом поражен.

         Все молчат. Сестра бледнеет,

         Никуда взглянуть не смеет;

         Исподлобья брат глядит;

         Всё молчит, – лучина с треском

         Лишь горит багровым блеском,

         Да по кровле ветр шумит.

«Смотреть на вас и странно мне и больно…»

         Смотреть на вас и странно мне и больно:

         Жаль ваших взоров, ножек, ручек, плечек.

         Скажите, кто вот этот человечек,

         Что подле вас стоит самодовольно?

         Во мне вся кровь застынет вдруг невольно,

         Когда, при блеске двух венчальных свечек,

         Он вам подаст одно из двух колечек;

         Тогда в слезах молитесь богомольно.