– Мишаня тоже его ненавидит, да? – ерошу темные волосы на макушке сидящего рядом сына.

Уткнувшись в мой телефон, он кормит желтых крокодилов зелеными кубиками, и этот процесс полностью поглотил его внимание.

– Что? – подняв голову, вертит ею во все стороны.

– Ничего, – отвечаю, вставая со стула и подходя к окну.

Обняв себя руками, вглядываюсь в заснеженную темную улицу и фонари.

По кромке тротуара выстроились маленькие елки из проволоки. Они подсвечены гирляндами по краям, и это мило. Не знаю, успел ли наш мэр хоть как-то поучаствовать в жизни города за полтора месяца “в должности”. Я не знаю, справляется ли он, не знаю, как конкретно он попал в это кресло. Я даже не знаю, хотел ли он в него, и если хотел, то когда у него появилась такая идея.

Я ни черта о нем не знаю.

В год нашего развода мы перестали общаться “по душам”. Мы вообще перестали разговаривать, а если и разговаривали, то можно было радоваться тому, что у нас нет соседей.

Копаться в этих воспоминаниях не больно. Доставая эти воспоминания из памяти, я смотрю на них так, будто это было не со мной. По большей части так есть, потому что это был один большой день сурка. Да я почти себя не помню. Я в одиночку воспитывала годовалого ребенка и следила за домом, хозяйкой которого внезапно стала.

Это не было похоже на сказку.

– Мам… – зовет Миша. – Тебе сообщение пришло.

Отвернувшись от окна, подхожу и забираю у него телефон.

“Если у тебя что-то изменится, просто напиши”, – просит Камиль.

Сегодня ночью у него дежурство, и мы планировали встретиться днем, но вместо этого я занимаюсь тем, что подпираю дверь врачебного кабинета в местном травмпункте.

“Обязательно”, – пишу ему.

На самом деле я не знаю, насколько тяжелое у Чернышова “состояние”, и заберет ли он Мишу с собой, когда выйдет из этой чертовой двери.

В любом случае нам придется перенести свидание на другой день. После футбола мы с Машей собирались посидеть в каком-нибудь кафе, поэтому я одета в джинсы и шелковую блузку, которая притягивает холод от оконного сквозняка.

Ежусь, передергивая плечами.

– Наконец-то, – слышу тихий вздох подруги и оборачиваюсь.

Из-за двери появляется тучный высокий врач с белыми от седины волосами, следом за ним идет его пациент.

На нем все та же белая футболка с игровым номером шесть и логотипом команды на груди справа, вместо белых шорт джинсы, и я запрещаю себе замечать то, как потрясающе они на нем сидят.

Между его бровей глубокая морщина, правая рука лежит в переброшенной через шею повязке, и внезапно я чувствую внутри ледяной холодок, когда вспоминаю, каким было его лицо, когда он получил эту травму.

Его глаза находят меня, и когда встречаюсь с ними взглядом, отворачиваюсь, забирая со стула свою куртку и сумку.

– У тебя рука сломана? – в ужасе спрашивает Миша.

– Нет, – слышу хрипловатый ответ. – Чуть-чуть вывихнул локоть.

Посмотрев через плечо, вижу, что сын задумчиво смотрит на перевязку, остановившись рядом с мужчинами.

Скользнув глазами по этой несчастной руке, надеваю куртку и достаю из-под воротника волосы.

– По поводу восстанавливающей терапии я все изложил в заключении. Место можете выбрать сами. Частное медучреждение или бюджетное. В общем, удачи и не болейте, – говорит врач, протягивая Чернышову руку.

– Спасибо, – отвечает тот, возвращая рукопожатие.

Взгляд Руслана падает на Машу, которая рассматривает его с нескрываемым любопытством, на которое он отвечает сдержанным взглядом.

С позором ловлю себя на том, что за его реакцией я следила каждой клеткой своего мозга, и полное отсутствие этой реакции также позорно меня радует.