Ее цветастое платье грациозно зашуршало между надгробиями, и мне оставалось лишь последовать за ней.

Внутри мы обнаружили викария, стоящего посреди зала. Руперт находился на возвышении, на центральной сцене, положив руки на бедра. Если бы он выходил на поклон в театре «Олд Вик», освещение не могло бы быть более выразительным. Будто посланный судьбою, неожиданный луч солнечного света сиял сквозь витражное стекло в задней части зала, падая круглым золотым пучком прямо на поднятое лицо Руперта. Тот встал в позу и начал извергать Шекспира:

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь

Служить достойна правды образцом,

Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,

Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могу

Казаться юным правде вопреки,

Я сам себе в своем тщеславье лгу,

И оба мы от правды далеки.

Как упомянул викарий, акустика в зале замечательная. Викторианские строители соорудили его внутренности в форме раковины моллюска, изогнутые деревянные панели служили резонатором для самого слабого звука — все равно что находиться внутри скрипки Страдивари. Теплый медоточивый голос Руперта звучал повсюду, окутывая нас своим богатым тембром:

Не скажешь ты, что солгала мне вновь,

И мне признать свой возраст смысла нет.

Доверьем мнимым держится любовь,

А старость, полюбив, стыдится лет.

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,

И, кажется, довольны мы вполне!

— Как меня слышно, викарий?

Чары немедленно разрушились. Все равно как Лоуренс Оливье вставил бы: «Раз, раз! Проверка… один… два… три» посреди «Быть или не быть».

— Блестяще! — воскликнул викарий.

Что больше всего удивило меня в речи Руперта, так это то, что я знала, о чем он говорит. Благодаря почти неощутимым паузам в конце каждой строки и своеобразным жестам длинными белыми пальцами, с помощью которых он демонстрировал оттенки значений, я поняла слова. Каждое из них.

Как будто их всосало в мои поры осмосом, они захлестнули меня, и я поняла эти горькие слова старика, обращенные к юной любви.

Я взглянула на Ниаллу. Она поднесла руку к горлу.

В последовавшем гулком деревянном молчании викарий стоял как столб, будто высеченный из черно-белого мрамора.

Я стала свидетельницей того, что поняли не все присутствующие.

— Браво! Браво!

Сложенные руки викария внезапно разразились серией резонирующих громовых аплодисментов.

— Браво! Сонет сто тридцать восьмой, если я не ошибаюсь. И, если я могу высказать свое скромное мнение, вероятно, никто еще не читал его так прекрасно.

Руперт явно возгордился.

Снаружи солнце скрылось за облаком. Золотой луч вмиг погас, и мы снова стали четырьмя обыкновенными людьми в полутемном грязном помещении.

— Великолепно, — заметил Руперт. — Этот зал великолепно подойдет.

Хромая, он пересек сцену и начал неуклюже спускаться по узким ступенькам, опираясь о стену раскрытой ладонью.

— Осторожно! — сказала Ниалла, быстро идя к нему.

— Уйди! — отрезал он с выражением крайней свирепости. — Я справлюсь.

Она резко остановилась на полпути — как будто он ударил ее по лицу.

— Ниалла думает, что я ее ребенок. — Он рассмеялся, пытаясь представить дело как шутку.

По убийственному взгляду Ниаллы я поняла, что она ничего подобного не думает.

3

— Что ж, — жизнерадостно объявил викарий, потирая руки, будто ничего не произошло.