— Три года назад.

— И, он подсадил тебя.

— Я сама. У меня был выбор, и я его сделала, Натан. Не скидывай вину на него. Брэдли был моим другом.

Палмер ставит кружку на стол, ударяя ей о поверхность так, что несколько капель чая выплескиваются наружу.

— Ты села на героин, потому, что потеряла ребенка?

Коротко киваю, глядя под ноги. Вот оно мое оправдание. Моя боль, с которой я никак не могу справиться. Это событие настолько выбило меня из привычного мира, убило огромный кусок души, а другой заставило гнить и агонизировать.

Натан не спрашивает подробностей, не лезет когтями внутрь, а просто стоит где-то тут в комнате, пока я плыву вместе с окружающей картиной. Эмоции вновь берут верх, глаза увлажняются, а сознание на секунду меркнет так, словно я сейчас упаду в обморок. Мне так плохо, не смотря на то, что это было несколько лет назад.

Шумно выдыхаю, задрав лицо с закрытыми глазами к потолку и всеми силами моля, чтобы он упал на меня и раздавил, к чертям собачьим.

— Я училась в художественной академии Детройта и там встретила парня. Думала, что у нас все будет хорошо, тем более он клялся, будто после выпуска мы сразу поженимся. Я любила уголь и наслаждалась маслом, он шел тропой акварели. Я была не из тех дурочек, что верят на слово парням, но даже не могла подумать, что после того, как он узнает о моей беременности, то так быстро свалит. Попросту перестал со мной общаться, перед тем сказав, что раз я решила оставить ребенка, то он не хочет иметь к этому никакого дела, — спокойно дышу, зная, что это меня не задевает уже давно. Глаза мои открываются, и так же спокойно смотрю на доктора. — Мне пришлось взять академический отпуск, чтобы родить и несколько месяцев побыть с малышом. Семья скептично отнеслась к моему приезду домой. Но они готовы были помогать мне. Беременность шла хорошо, роды прошли обычные, без осложнений. Сын, даже успел полежать у меня на груди и, — в горле перехватывает, и несколько секунд я пытаюсь восстановить дыхание, и каждое следующее слово дается мне с трудом, — первый раз приложиться к ней, а потом… я не знаю. Он вдруг начал задыхаться и… и… его унесли от меня.

Я умолкаю не в силах больше говорить и, прикладывая дрожащие холодные пальцы ко рту, зажмуриваюсь.

— А потом ты узнала о…

— Да, — с трудом сдерживаю все те чувства, что горячей волной разливаются по венам.

Я помню это так же отчетливо, как сегодняшний день. Помню маленький темный пушок на крохотной голове, белые ноготки, мутные темно-синие глаза и маленькие губки, которыми он причмокивал, пока кушал.

И это воспоминание рвет меня на части. В который раз. Я не привыкла к боли, как все говорят, она не притупилась со временем. Эти все высказывания кажутся мне полной чепухой. Боль остается с тобой навсегда. Это неоспоримо.

— Эйприл, — мое имя звучит тускло.

Ни звука, ни слова больше. Должна быть тишина, но нет: виски сдавливает, в ушах шумит, а сердце сильно и тяжело стучит в груди, будто заключенный ударяет по клетке. Для меня тишины нет. Это понятие абстрактно.

— Дерьмо, — четко говорит Натан. Удивленно смотрю на него, сквозь расплывчатую пелену накатывающих слез. — Оно случается.

Это не сарказм, не утешение. Он просто констатирует факт. Первый человек на моем пути, не лезущий с утешениями уверениями, что время вылечит рану. По его глазам видно об осведомленности, что все россказни о излечивающем свойстве времени — хрень собачья.

Выдыхаю, тяжело откидываясь на спинку стула.

— Из-за этого у тебя порезы на запястьях?

Киваю, глядя в никуда, пережевывая себя.

— Сколько раз?

— Четыре: вены, машина, таблетки… дважды, — пустым взглядом смотрю на Натана, впрочем, не ожидая никакой реакции.