– Он еще не знает, я хочу быть уверенной до конца, – сказала Луиза, сожалея, что такую новость первыми узнали подруги.

С огорчением и тошнотой она отправилась после обеда в редакцию, где по-прежнему работала внештатным сотрудником. Но очень скоро утешилась, представив, как обрадует своей новостью больших и маленьких обитателей дома на улице Мюрлен.

Спаситель приготовился к последней в этот день консультации.

– Марго.

Он постарался, чтобы голос его прозвучал как можно нейтральнее.

И все-таки услышал вопрос:

– Удивились мне?

Марго расположилась в кресле.

Подбородок приподнят, глаза полуприкрыты – снисходительно-высокомерное выражение лица подходит семнадцатилетним идеально.

– А должен?

– Но я же прервала терапию, вы не помните?

– В феврале две тысячи шестнадцатого.

За два года Марго изменилась. Нос удлинился, появилась горбинка, что придало лицу своеобразие и характерность. Пышные медно-рыжие волосы и едва заметный макияж подчеркивали белизну кожи.

– Вы сказали Бландине, что я приду на консультацию?

– Нет.

– Поклянитесь!

– Марго, врачебная тайна распространяется на всех моих пациентов.

– Думаю, она много чего вам обо мне наговорила.

Марго подняла руки и скрутила волосы в жгут, словно хотела собрать их в узел, но потом опять распустила. Рукава сползли вниз и обнажили запястья.

– Бабочку мою помните? – спросила она и еще немного сдвинула левый рукав.

Татуировка скрывала шрам, оставшийся с тех пор, как она резала себе руки.

– Я тогда была маленькой девчонкой и попросила татуировку себе в подарок на Новый год. Больше всего хотела позлить отца. Он считает татуировки вульгарностью. Недавно сделала себе еще одну.

– Бабочку?

– Татуировку. Но не могу ее вам показать. – Она снова скрутила волосы в жгут и прибавила: – Внизу спины. Цветок. Я сама нарисовала для мастерицы. Татуировка – это произведение искусства и завершение очередного этапа. Теперь я думаю о другом.

– О другом? – переспросил Спаситель.

– Думаю сделать себе пирсинг. Но новый замысел должен еще созреть. – Марго жеманно тянула слова и играла волосами. – Вы знаете, что я больше не живу у матери? Бландина наверняка вам сообщила. – Марго опустила рукав. – Пирсинг на пупке.

Спаситель и бровью не повел, но мгновенно все свел воедино: мать – пупок – рождение.

– Жизнь с папой тоже не подарок. Но он, по крайней мере, не депрессивный.

Спаситель слегка приподнял бровь, но и этого хватило, чтобы Марго взвилась:

– Конечно! Я знаю! Вы подумали, что отец меня убедил в маминой депрессии. Но он ничего не выдумал! У мамы действительно была депрессия после моего рождения.

– Мы с тобой уже это обсуждали, Марго. Послеродовая депрессия – очень распространенное явление, в ней нет ничего особенного.

– Для вас вообще нет ничего особенного, – огрызнулась Марго. – А в том, что три раза на дню хочется в окно выпрыгнуть, тоже нет ничего особенного?

– Тебе три раза на дню хочется выпрыгнуть в окно?

– Нет, я это так… Вообще-то… – Она снова скрутила волосы в жгут и усмехнулась. – Папу это злит страшно. «Оставь в покое волосы! Вот увидишь, я тебя остригу!» В остальном он мной доволен. У меня средний балл девятнадцать.

– А ты довольна?

– Что всем глаза мозолю и все меня ненавидят? Конечно, довольна, еще бы! – В ее иронии сквозила горечь.