В мое казино частенько захаживали парни из «Голубой лагуны», и я полагал, будто знаю повадки гомосеков. Белобрысый плантатор никак им не соответствовал.

— Педик, само собой, — заверил меня долговязый. — Ясное дело.

Он взял у подошедшей стюардессы две открытые бутылочки с кока-колой: одну передал мне, а другую взял себе. Свою он, впрочем, туг же опрокинул себе на брюки. Полез в карман за носовым платком — и обронил себе под ноги ключи.

— Не везет так не везет... — печально произнес растяпа, выползая с ключами из-под кресла. — Будем знакомы, — добавил он. — Паша Печерский, оператор телекомпании «Останкино». Со вчерашнего дня собкор на станции «Мирный», в Антарктиде...

Десяток секунд я раздумывал, каким бы псевдонимом прикрыть себя. Вариантов была масса. Чтобы грамотней рулить партийной организацией, я набил себе полный чердак партийной литературы. Должна же она теперь хоть на что-то сгодиться!

— Жора, — представился я. — Жора Плеханов, бизнесмен.

Печерский пожал мне руку и глубоко оцарапал себе палец о мой перстень с бриллиантом.

— Из-за этих педиков, Жора, вся моя жизнь наперекосяк, — угрюмо сказал он мне, промокая кровь платком. — Вообще-то говоря, сперва я и сам оплошал. Мы с Андрюхой, с Мельниковым, назюзюкались в одном колхозе и запороли для новостей съемку Товарища Зубатова...

— Того самого? — лениво полюбопытствовал я. — Кандидата в президенты?

Слава Богу, я всегда избегал общения с телекамерой. И сейчас даже оператор с ТВ не распознал в бизнесмене Жоре Плеханове первого зубатовского зама.

— Во-во, лысого, — кивнул оператор. — Новый наш директор, Полковников, когда ему донесли, встал на уши. Раз так, говорит нам, привезите мне к вечерним новостям чего-нибудь желтенького. Искупите вину. А не то, говорит, уволю к свиньям собачьим...

— Ваш директор — педик? — догадался я.

— Не-ет, он-то как раз наоборот, — помотал головой Печерский. — Слушайте дальше, Жора... Сели мы в «рафик», поехали. Андрюха звонит по дороге в ГАИ: мол, нет ли какой аварии, с жертвами? Аварии, отвечают, нет, но есть хорошая автомобильная пробка в Большом Афанасьевском. Рванули мы в Большой Афанасьевский...

Мимо нас стюардесса опять провезла свою тележку. Не желая рисковать, Печерский обеими ладонями медленно обхватил бутылочку с кока-колой и жадно присосался к ней. Пока рассказчик пил, я бросил взгляд в иллюминатор. «Боинг» уже поднялся над облаками, и горизонт был чист. Лишь где-то сзади наш лайнер догоняла маленькая белая тучка, издали похожая на слона.

— Теплая, — разочарованно сказал оператор. — И газ выдохся.

Я снова повернулся к Печерскому. Тот вертел в руках недопитую кока-колу, не зная, куда ее девать. В конце концов ему пришлось-таки допить свою порцию и подняться с места, чтобы засунуть пустую бутылочку в верхнее отделение для мелкой ручной клади. Но едва оператор встал, как самолет ухнул в воздушную яму, а Печерского кинуло в проход между рядами.

— Ссскотство!.. — выдохнул оператор, влезая обратно на кресло.

При падении он ушиб колено и еще минут пять растирал его рукой, полосуя собственные брюки острым краем стального браслета от часов. Я терпеливо ждал возобновления рассказа.

Наконец, Печерский оставил свое колено в покое и спросил:

— Вы знаете, Жора, кто в России самый главный педик?

— Наверное, Фердинанд Изюмов, — предположил я.

— Чепуха! — горячо возразил телеоператор. — Мелочевка. Самый главный педераст — Железный Болек!

Это было что-то редкое. Среди компромата на Болека, который перед выборами у нас сливали в партийной прессе, подобного мне не попадалось.