– Не стреляй! – крикнул Никита. – Ранишь – мы не сможем его перевязать…

Он ускорял движение, ведь бегал же когда-то кроссы по пересеченной местности. Балансировал, перепрыгивал через препятствия. Пространство мельтешило, пот щипал глаза. Старчоус карабкался на какую-то гору, съезжал обратно, снова лез. Хороша, однако, лесенка… Ее завалило кирпичами, ступени переломались. Ругнулась Анна – оступилась, неловко завалилась набок. Та самая старуха с прорухой… Она ворочалась, неловко обнимала сумку, висящую на боку, чтобы не пострадало ее содержимое… Никита промчался мимо, схватил ускользающего преступника за ногу. Тот лягнулся. Удар пришелся в грудь. Майор от неожиданности выронил фонарь, полез наверх, хватаясь за торчащие прутья арматуры. Лестница была, конечно, бесподобной… Он выбрался наверх, задыхаясь, хватая ртом холодный воздух. Бросился догонять беглеца. Размытый силуэт колебался перед глазами. Никита спотыкался, отчаянно не хватало фонаря. Из темноты выплывали сумрачные силуэты обветшалых строений. Анна опять оказалась рядом! Обогнала, словно стоящего, что-то швырнула. Это оказался стержень арматуры, он понесся, кувыркаясь, ударил преступника по спине. Старчоус споткнулся, покатился по земле. Никита подбежал, схватил его за шиворот. Тот выл от бессилия, отбивался. Он уже все понял, использовал любую возможность, чтобы спастись. Сокрушительный удар в челюсть опрокинул злодея на спину. Что-то трещало, крошилось во рту.

– Эй, давай нежнее, – предупредила Анна. – Ему еще лекцию читать благодарным слушателям. Неприятно, если будет шепелявить.

Никита не видел в этом ничего неприятного. Давно забыто про чистые руки и холодный разум. Этот змей, как угорь, постоянно ускользал. Но сегодня все – отговорила роща золотая. Он толкал в спину пойманного негодяя.

– Слезай, – сказала Анна, наставив на него пистолет. – И без глупостей. Или пуля в позвоночнике – твоя.

Старчоус обессилел, с трудом волочил ноги. Нормально спуститься не удалось, сорвался, покатился, воя от боли и страха. Его зафиксировали в одном из каменных мешков в стороне от прохода, привязали запястье к ржавой трубе. Пленник извивался из последних сил, но подняться уже не мог.

– Что ты хочешь, Платов? – демонстрировал он свою полную осведомленность в том, кто есть кто. – Тебя возьмут уже сегодня, остаток жизни проведешь за решеткой… Суки, как же я вас ненавижу, поганое большевистское племя… Хочешь денег, Платов? Скажи, сколько хочешь? Все отдам… Что же вы делаете, вурдалаки краснопузые… Платов, как ты можешь, у меня же дети, внуки… Убери свою прошмондовку от меня, Платов, что она делает?

Вступать в пререкания было излишним. Усталость тянула к земле. О чем тут спорить, когда все ясно? Никита сидел на обломке кирпичной кладки, курил сигарету за сигаретой – давно он этим не занимался, надо наверстать. Анна отогнала за угол машину, вернулась. Фонарь, пристроенный на кирпиче, озарял извивающееся на полу тело. Анна извлекла из сумки кассетный магнитофон, отложила в сторону. Сделала преступнику инъекцию, да так, что он поздно спохватился, отчаянно взвыл. Вскоре спонтанные движения стали слабеть, дыхание участилось, закатились глаза, морщинистое лицо врага заблестело от пота. Анна посмотрела на часы и пересела к Платову. Стали ждать, впадая в какую-то неуместную меланхолию. Он чувствовал ее плечо.