— Ты все молчишь сегодня.

— Разве?

— Ты, может, плохо себя чувствуешь?

— Отнюдь.

Она искоса поглядела на меня. Я не видел ее глаз, но знал, что в них светится так хорошо мне знакомая, по-детски озорная улыбка. Рози ничего не прибавила. После спектакля мы, поскольку шел дождь, наняли экипаж; я назвал ее адрес на Лимпус-род. Она молчала, пока не доехали до Викториа-стрит, и тут сказала:

— А ты не хочешь, чтоб я к тебе пошла?

— Как скажешь.

Она приподняла шторку и назвала вознице мой адрес. Потом взяла мою руку и сжала ее, но я остался недвижим и глядел в окошко сердито и надуто. Доехав на Винсент-стрит, вывел ее из кэба и молча проводил в дом. Снял шляпу и пальто. Рози сбросила пелерину и муфту на диван.

— Что ты дуешься? — спросила она, подойдя ко мне.

— Я не дуюсь, — сказал я, отводя глаза.

Она обхватила руками мое лицо.

— Разве можно так глупить? С чего тебе злиться, если Джек Куйпер дарит мне меховую пелерину? Тебе ж такое не поднять?

— Конечно…

— И Теду не купить. И не надейся, чтоб я отказалась от меховой пелерины за двести шестьдесят фунтов. Мне всю жизнь хотелось меховую пелерину. А для Джека это пустяк.

— А ты не надейся, чтоб я поверил, будто он преподнес ее тебе из одной дружбы.

— А он мог и так. Все одно, он опять в Амстердаме и не известно когда вернется.

— Он и не единственный, к тому же.

Теперь я взглянул на Рози, и в глазах моих были злость, боль и обида; она улыбнулась мне своей прекрасной улыбкой, милую мягкость которой я и не знаю как описать; голос был бесконечно нежен:

— О, милый, зачем тебе в голову лезут какие-то другие? Что ты теряешь? Разве тебе со мной не хорошо? Ты разве не рад быть со мной?

— Бесконечно.

— Ну вот. И глупо дуться и ревновать. Почему не радоваться тому, что есть? Наслаждайся, пока можно. Слушай, через сто лет все мы помрем, и какое тогда все это будет иметь значение? Пока получается, пусть нам будет хорошо.

Она обняла меня за шею и прижалась своими губами к моим. Я забыл о своей обиде. Я думал только о ее красоте и завораживающей нежности.

— Ты уж принимай меня, какая я есть, — шепнула она.

— Ладно, — ответил я.

Глава восемнадцатая

Все это время я, можно сказать, и не видал Дрифилда. Целые дни он был занят редакторскими делами, а вечерами писал. Он, естественно, присутствовал на каждой субботе, любезный, занятный и ироничный, бывал вроде рад встретить меня и перекинуться парой слов о каком-нибудь пустяке, но в основном, понятное дело, уделял внимание гостям постарше и позначительней. Притом я все более замечал в нем некоторую замкнутость; это был уже не тот разудалый и простецкий приятель, каким я знал его в Блэкстебле. Возможно, только при моей повышенной чувствительности мог я обнаружить незримый барьер меж ним и теми, с кем он веселился и шутил. Словно он жил в мире воображения, отводившем на задний план мир будничный. Теперь Дрифилда приглашали иногда держать речь на официальном обеде. Он вступил в литературный клуб. Стал знаться со многими людьми вне узкого круга, в который попал в силу своих профессиональных занятий, и все чаще бывал зван на ленч и на чай дамами, любившими окружать себя видными писателями. Рози тоже получала приглашение, но редко куда ходила; по ее словам, эти приемы были ей ни к чему, да и видеть, мол, там хотят не ее, а только Теда.