И через час вновь заговорил:

– Ты, Яна, говорила, что историю не остановить. А вот здесь ты была не права! Ты, также как и твой Мирослав, и все остальные здесь, вертятся в бесконечном колесе. Только сценарий подойдет к концу – свет тухнет, и снова свет. «Да будет свет!» Ха! И все начинается сначала. Все мы актеры. И вот я сейчас проверю – может и во мне, вместо крови, ржавчина?

Он подошел к столику, распахнул – достал остро отточенный нож; сильно надавливая, глубоко разрезал ладонь на левой руке. Закапала темно–багровая, почти черная, густая кровь.

Творимир не останавливал кровотечение – все ходил, и пол был залеплен кровью, и в воздухе нависал ее приторный запах…

Но вот и утро. Творимир едва держался на ногах – они нестерпимо болели, даже распухли, но он все ходил – боялся остановиться.

И, когда в дверь деликатно постучали, и приторным голосом доложили, что все готово к сожжению, он безумно рассмеялся и крикнул:

– А знаете ли вы, что вам не удастся их сжечь?! Так написано в сценарии – их унесет крылатый единорог, которого они выходили в горах. Изумрудный великан не любит плохих концовок…

Тут дворец, и весь этот мирок сильно передернуло. Творимир вспомнил, что, если он не станет Ригеном, то погибнет вместе с мирком. И он вновь закричал, чтобы его слова забыли, и что сейчас же надо приступать к сожжению.

…Утомительная дорога по залам и лестницам. Гротескно уродливые рожи приближенных – всякого рода подлецов, подхалимов, карьеристов на чужой крови. Эти рожи сменились рожами народа: безграмотные, суеверные, озлобленные и запуганные, грязные, пьяные, тупые. Но попадались задумчивые, печальные, а то даже и прекрасные лица.

На это сожжение собралась громадная толпа. Они очень шумели, в некоторых местах затеялись пьяные драки, но, когда появился Риген – все смолкло, и многие пали на колени.

Он прошел на отведенное ему место. Уселся в удобное, мягкое кресло.

Некто, скрытый черным капюшоном начал зачитывать список преступлений Мирослава и Яны. Главным преступлением значилось то, что они желали свободы.

Мирослава и Яну поставили на большие кучи хвороста, приковали к столбам – они смотрели в небо. Яну не тронули, а вот Мирослава пытали – его одежда пропиталась кровью, а лицо распухло от побоев.

Риген–Творимир помнил сценарий. В горах, куда их отнесет единорог, Мирослав излечится от ран, а Яна будет любить его еще больше прежнего. И до старости они будут жить в любви. И будут они прекрасны и душой и телом. Многим людям помогут, чтить и помнить их будут, как святых.

И он знал, что сейчас Яна обратится со вдохновенной речью к народу. Палачи попытаются остановить ее, но ничего у них не выйдет – на своей груде хвороста, слишком высоко она.

Так было уже много–много раз. И вновь повторилось…

Главный палач приказал скорее начинать сожжение. Но тут пошел сильный дождь, и дрова никак не хотели загораться. Пока бегали за горючей смесью, прошло много времени…

– Все это уже было, было, было… – шептал Творимир.

И вот с неба слетел единорог. Сбил цепи и на Мирославе, и на Яне, подхватил их. В них стреляли лучники, но единорог отбивал стрелы рогом и копытами. Затем единорог взмыл в небо – скрылся среди туч…

Все перевернулось, полетело вверх тормашками.

* * * 

И очнулся Творимир, в малахитовой пещере. Над ним возвышался изумрудный великан, а больше никого не было. В полусферах продолжалась своя жизнь, а в том мирке, из которого он только что вышел, было совсем темно.