В голове пылали, беспорядочно неслись и бесследно пропадали хмельные мысли. Хотелось куда–то, зачем–то бежать, чего–то кричать, петь. Он вскочил, но на плечо легла пудовая ручища Сомы – усадила.

– Еще покушай–попей, а то – вон тощий какой…

И Творимир не отказался – казалось ему, что, чем больше он съест–выпьет, тем лучше ему станет. Ну, а Сома все подливала, подносила…

– Я бы вот что сказать… – начал было Творимир, но уже не мог вспомнить, что же он «хотел сказать» – пылающая голова клонилась к столу.

И тут Сома потрясла его за плечо:

– О, ты посмотри, кто к нам пожаловал. Сестрица моя – Жара.

Творимир поднял голову и уже не мог ее опустить.

На пороге остановилась красавица, красивая той грубой красотой, в которой не видно ничего духовного, но к которой пробуждается животная, бешеная страсть. Массивное, многие удовольствия сулящее тело, выпирающие груди, покатые мягкие массы ляжек под богатой, но легкой одеждой, которую в мгновенье можно скинуть. И глаза, и губы, и руки, и поза и каждое движенье – все вопит, зазывает к долгому, бурному соитию. Двигалась быстро, но тяжело – много в ней было плоти. Схватила кубок, осушила, и жаркой, мясистой рукой обхватила Творимира за шею, обдавая нагретым, трепещущим воздухом, поглядела на его глаза, на губы, облизнулась. Страстным голосом спросила:

– Ты, должно быть, ученый?

Творимир чувствовал сильное влечение – на его лбу обильно выступил пот.

– …Да, читал кое–какие книги

– А–а, с тобой интересно поговорить – не то что со всякими…

Творимир смутно припомнил: вчера Сома говорила, что Жара «занята» с каким–то князем, но это уже было не важно – не помня себя, пьяный, впился долгим животным поцелуем в ее губы – она хищно застонала, чуть отпрянула:

– Ну, пойдем ко мне. Ты расскажешь, что в тех книгах написано. Пойдем скорее…

Конечно, Творимир уже знал, зачем он идет – он не противился, сжал ее раскаленную руку, вскочил. Дальше – шатаясь, обхватывая ее талию, жадно сжимая груди, проводя потной рукой по ее ляжкам, зашатался по коридору, и по лестнице. На лестнице едва не упал, но она схватила его, поволокла за собою. Вот двери – она завозилась с замком, а он сильно обхватил ее сзади, и стал целовать ее тоже вспотевшую от вожделения шею.

Вот ее комната: большая часть – конечно, постель, с возбуждающе–красными тореадорскими занавесями. За занавесями – сильно смятая перина. Она содрала с себя одежды, начала сдирать с него…

…Прошел час, два, три – Жара все не отпускала Творимира, извивалась, стонала, орала, грызла его плоть…

…Крайне истомленный, словно обескровленный, лениво понял, что день прошел – за окном вечерело, загорелась первая звезда. Обнаженная Жара закрыла окно непроницаемыми багровыми занавесями, долго глядела на Творимира – глаза ее возбужденно туманились.

– А ты хорош. Такой мне еще не попадался. Я тебя ни на кого не променяю.

Она преподнесла ему большой кубок, Творимир безвольно выпил – ослабленный, сразу сильно захмелел.

– Разве со мной плохо? – спросила Жара, и тяжело на него уселась.

– Нет…

– Так что – пока ваши в замке некуда от меня не уходи.

– Не стану…

Она долго целовала его и гладила.

– Ну, кто, кроме меня, так тебя заласкает?

– Никто…

Вспомнилась дева–птица – вечно загадочная, не одарившая его ни одним поцелуем – блеклое воспоминанье…

– А где ты вчера был? – вкрадчиво спросила Жара.