– А как они посмели присвоить Гроб?!

– Всех – зарубить!..

И долго–долго они буянили и пили дешевое вино из грязных посудин. Творимиру протянули дурно пахнущую чашу:

– Не хочу… – устало пробормотал он.

– Что же – все пьют, а ты?!..

И Творимир не нашел сил дальше отказываться – скоро захмелел, но и дал зарок на следующий день не пить (вспоминалась Сома).

Все ругали и ругали «разбойников из крепости» – у Творимира раскалывалась голова, и, засыпая, он видел этих самых «разбойников» – действительно мерзких…

На следующий день Творимир был разбужен очень рано, с трескучей от боли головой, с сильным раздраженьем.

Обращались с ним грубо – сотник пнул ногой, рявкнул:

– Ишь, разлежался тут! Получи похлебку и – к штурму!..

Творимир, чувствуя все большее раздраженье, проплелся к кухне, получил нечто настолько невкусное, что не смог есть…

А их уже выстраивали в колонны – готовили к атаке…

Утро было свежее, лучистое, красивое, но Творимир этой красоты не замечал – внутри он выругивал Царя, воинов, мужиков укравших Гроб Весны.

Где–то в отдалении прокричал Царь:

– Вперед!..

Тысячники, а за ними и сотники подхватили этот крик – колонны устремились на штурм.

Теперь Творимир был в первых рядах – бежит, сжатый с боков, и подгоняемый сзади. Стены приближаются, на них – уже готовые к отражению атаки, замерли люди. Видны котлы с кипящей смолой, и уже известно, что в нужное мгновенье появятся лучники…

Со всех сторон слышал Творимир дрожащие, напряженные голоса:

– Ух, разбойники!.. Только бы добраться до них – порублю!..

– Ох, стрелами нас засыплют!.. Гибель свою чую!.. Спасите!..

– Гады они ползучие!..

– Иж, укрепились!..

И тут засвистело – стрелы вспарывали плоть. Раненые вопили, кто еще мог бежать – бежали, иные падали, и их затаптывали – сзади напирали, никто не мог остановиться.

– О–ох, сейчас смолой ливанет! – завопило Творимиру на ухо.

И Творимир чувствовал запах пота; чувствовал, как прижимающиеся к нему тела истерично дрожат. И сам Творимир дрожал, и ничего не мог с собою поделать – вот сейчас обрушится смола, выжжет глаза, всю плоть, а он еще живой, обезумевший, будет вопить…

И, вместе с ужасом, почувствовал Творимир самую настоящую, сильную, жгучую, затемняющую злобу. Какие–то грабители угрожают его жизни?! Да кто они такие?! Низкие, подлые твари! Из–за них столько боли!.. Раздавить их!..»

Приставлены вверх лестницы – уже полезли, и тогда смолопады впились в тела – скрутили, изувеченных вжали в землю. Творимир задыхался от смрада, глох от воплей, в едких клубах ничего не видел.

Вот, подгоняемый, начал взбираться по лестнице.

Очередной, глухо вопящий поток, краем задел плечо, вжегся в правую руку, несколькими раскаленными жалами стрельнул в шею и плечо – Творимир присоединил свой голос к общему воплю, и рухнул вниз. Ладонями погрузился в кипящую смолу – истошно вопя, обезумевший, стал куда–то продираться.

На него налетали, его толкали, раз ударили мечом, но удар пришелся плашмя – только оцарапал…

Творимир хотел вырваться, сколько хватит сил бежать, упасть среди полей, или в глухом лесу, но только бы в тиши…

Новый, плотный человеческий поток подхватил его. Вот уже пронесся Творимир через разбитые ворота, и попал в ожесточенную сечу.

На него налетел окровавленный, сильно пьяный воин, восторженно возопил:

– А, дерутся, черти!

Свистнула стрела, навылет пронзила пьяному шею – он еще ухмылялся, а на шее надувались и лопались кровавые пузыри – в этих пузырях уходили слова.