Эпизод четвертый

Статуя из слоновой кости

I

Если дело не касалось курьезных интересов Мориса Клау, любые просьбы о помощи были напрасны. Каким бы чудовищным ни было преступление, стоило его деталям показаться Клау заурядными, и он укрывался в своей лавке древностей в Уоппинге подобно черепахе, втягивающей голову под панцирь.

— Должно ли использовать, — однажды сказал он мне, — мою острую психическую чувствительность, чтобы обнаружить, кто всадил топор в голову какой-то несчастной прачки? Пускать ли в ход тонкое восприятие, на приобретение коего мне понадобилось столько лет, чтобы рассказать старому уродливому дурню, куда подевалась его хорошенькая молодая жена? Думаю, что нет — о нет!

Но время от времени, когда загадка оказывалась не по силам инспектору Гримсби из Скотланд-Ярда, он просил меня ходатайствовать перед эксцентричным старым антикваром, и порой Морис Клау снисходительно делился с инспектором тем или иным соображением.

Понятно, что больше всего интересовали Клау дела, в которых он мог применить на практике излюбленные теории: теорию циклов преступления, криминальную историю ценных предметов старины, идею о неучтожимости мыслительных образов. Как-то я и сам столкнулся с подобным случаем, а мой приятель Корам привлек на помощь Мориса Клау. То было, мне кажется, одно из самых таинственных дел, с каким мне только пришлось соприкоснуться; но для понимания его сути необходимо, прежде всего, объяснить, откуда в студии Роджера Пакстона, скульптора, появился предмет настолько ценный, что смог стать, как все мы полагали, первопричиной странного расследования.

Случилось так, что сэр Мелвилл Феннел заказал Пакстону хрисоэлефантинную статую. Музей сэра Мелвилла, где хранятся древние и новые произведения искусства, является, по общему признанию, второй частной коллекцией такого рода в мире. Уступает он лишь собранию покойного мистера Пирпонта Моргана.

Заказ вызвал некоторое удивление. Мастерство хрисоэлефантинной скульптуры, не считая единственной попытки возродить его в Бельгии, оставалось мертвым на протяжении неисчислимых веков. Многие современные знатоки, к тому же, заклеймили его как пародию на искусство.

Получив карт-бланш в отношении расходов, Пакстон создал скульптуру, которая заставила критиков заговорить о пришествии современного Фидия. Статуя, изготовленная по замыслу эксцентричного, но состоятельного баронета, изображала изящную, грациозную девушку, раскинувшуюся, словно в изнеможении, на троне из черного дерева. Высеченное из слоновой кости лицо с устало смеженными веками являло художественный триумф; над ним блестела золотая тиара, полускрытая волной спутанных волос. Рука из слоновой кости свисала вниз, почти касаясь пальцами пьедестала; левая рука была прижата к груди, как будто девушка пыталась успокоить свое трепещущее сердце. Композиция включала золотые ручные и ножные браслеты, которыми снабдил скульптора сэр Мелвилл — и, несмотря на все возражения мастера, талию девушки обвил тяжелый, украшенный драгоценными камнями пояс, найденный в гробнице одной фаворитки давно умершего фараона. В законченном виде скульптура, если даже говорить исключительно о материалах, стоила не менее нескольких тысяч фунтов.

Баронет согласился выставить скульптуру, прежде чем она будет отправлена в Феннел-холл; звезда Пакстона, казалось, взошла как никогда высоко, когда случилось необычайное происшествие, грозившее скульптору полным крахом всех надежд.

Помнится, Пакстон устроил один из тех приятных дружеских обедов, что пользовались заслуженным успехом. Работа над статуей была в целом завершена, и друзьям скульптора велено было явиться пораньше, чтобы рассмотреть его произведение в естественном освещении. Компания собралась холостяцкая; никогда не забуду эти восторженные лица, окружившие фигурку лежащей танцовщицы — согретая мягким светом, она приобрела неимоверное сходство с женщиной из плоти и крови.