«И что?» — он подумал о Хеллоуине, который будет на следующей неделе, о Лессе Алберте и о его жутком газетном заголовке, который появится буквально завтра.

— Как всегда, — сказал Дэнни.

— Знаешь что, Колберт?

— Что?

— Ты еще многое для себя откроешь и многому научишься.

Этой ночью он не спал. Он ворочался и крутился в постели, его тело чуть ли не горело от непрерывного движения. Перед его глазами все время всплывали разные картинки, а в ушах звучали голоса. Самым громким из них был голос Лулу, а затем голос Лоренса Хенсона: «Ты еще многое для себя откроешь…»

«И с чего же начать?» — гадал он.

Наконец, он встал с постели, надел тапки, банный халат, и сквозь ночной мрак отправился в гостиную. Он подумал, что сначала нальет себе немного апельсинового сока, а затем решит, что делать дальше. Он сел в отцовское кресло около телефона, чтобы заставить глаза привыкнуть к темноте. Он смотрел на телефон, думая обо всех звонках, адресованных его отцу глубокой ночью. Ему было интересно, что бы отец предпринял именно сейчас, если бы вдруг в эту минуту зазвонил телефон. И он захотел, чтобы телефон зазвонил именно сейчас, и чтобы этот звонок был адресован отцу.

Посмотрев на дверь, он заметил отца, стоящего за ней. В своем ночном халате он был похож на привидение.

— Что ты здесь делаешь, Дэнни? — прошептал он.

— Мне не спится, и я решил, что сяду в твое кресло, как и ты тысячи ночей.

— Не тысячи, Дэнни, — отец расхаживал по комнате. Его тапки глухо шаркали по полу. Затем он опустился на диван, стоящий напротив кресла, в котором сидел Дэнни. — Тебя что-то волнует, не дает тебе спать?

Он подумал о том, что когда они вдвоем с отцом оставались одни, то на самом деле они почти ни о чем не говорили — никогда. Как-то другой ночью, увидев отца, сидящего в кресле около телефона, он просто развернулся и ушел к себе в комнату. Почему-то безо всякой связи со всем этим он снова вспомнил слова Лоренса Хенсона: «Ты еще многое для себя откроешь…»

— Все в школе знают о том, что случилось в «Глобусе», — сказал он. — Один из них сказал: «И что в этом такого…». Я думаю…

— И что ты думаешь, Дэнни?

— Я думаю, что это может стать причиной неприятностей, таких как в Барлете или в других местах, где мы жили раньше.

Отец выглядел хрупко и уязвимо. Его лицо в ночном мраке показалось Дэнни еще более истощенным.

— И хуже всего, — продолжал Дэнни. — Это — то, что волнуюсь за себя, а не за тебя…

— Обо мне можешь не волноваться.

«Но я волнуюсь еще и за тебя», — но пока он еще не осмеливался сказать это отцу.

— Тебе шестнадцать, Дэнни, и ни о чем таком можешь не волноваться. Мы с матерью всегда старались защитить тебя от… — он не мог найти слово, его рука что-то выписывала в воздухе. — От окружающего мира, я думаю…

— Шестнадцать, папа. Тебе было шестнадцать, когда это случилось! Тебе тогда было столько, сколько мне сейчас, — он давно уже все знал и был уверен в своих словах. Он не знал, как он сможет все это преподнести. Все те дети погибли, но обвинения остались. Его отец все это прошел. Он выжил и выдержал. И все эти годы по сей день — «Без комментариев».

— Почему ты даже не говоришь об этом, Па? Не только со мной, но и с газетными и с телевизионными репортерами. Ты снимаешь трубку с телефона и слушаешь, читаешь письма и на них не отвечаешь. Почему?

Отец посмотрел на него и положил руки ему на колени, будто оперся, собираясь встать.