— Оно уже и так присутствует, это неравноправие, — пожал плечами монарх, — в Финляндии никогда не было крепостного права, всегда работали местные органы власти и местный парламент, существовала независимая от российской судебная и правовая система…

— Вы не понимаете! — Ленин покачал головой, — национальная автономия и национальная идентичность тут вообще ни при чем. Трудящиеся Финляндии недовольны эксплуатацией, частной собственностью, вообще капиталистическими отношениями. Но прорывается это недовольство в виде национального противостояния… Это временно… По мере роста политического образования масс местечковый национализм будет ослабевать и полностью исчезнет, как только эксплуатация человека человеком уйдет в прошлое.

— Вы полагаете, в государстве, где отсутствует частная собственность, столкновений на национальной почве быть не может?

— Исключено! — отрубил Ленин, хлопнув ладонью по столу, — нации и национализм — это порождение исключительно эксплуататорских классов. С их ликвидацией сгинет какая-либо причина для межнациональной розни…

— А пока они есть…

— До тех пор наша партия будет считать своим долгом защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. (****)

— Не слишком ли самонадеянно и … идеалистично, — парировал царь.

— Не более, чем ваши попытки поставить на службу обществу капиталистов и религиозных мракобесов. Предположение, что царские чиновники, буржуазия и клерикальное духовенство, а равно и их наследнички, способны построить новое, справедливое общество — это самый большой и беспардонный идеализм, — жестко отрубил Ленин.

— Эко Вы круто… — закряхтел император поперхнувшись чаем, — как Вы беспощадно только что прошлись по капиталисту Энгельсу и сыну раввина Марксу… Да и себя, сына царского чиновника, не пожалели…

Ленин на секунду завис, но, тряхнув лобастой головой, продолжал.

— Вы не понимаете, это другое!.. — ответил он, принявшись ожесточенно перемешивать несуществующий сахар в чашке с чаем.

“Ну вот и поговорили, — подумал про себя император. — У Старика всегда было потрясающее чутьё на политическую целесообразность в борьбе за власть. Он видит, что я у него последовательно выбиваю традиционные козыри — требование 8-часового рабочего дня, отпуска и страховки, отмену штрафов и оплату сверхурочных, поэтому железной хваткой уцепился за вечное — за обиженные малые нации, уязвленные уже тем, что они малые. Не получится использовать для своих целей окраинных националистов — легко и непринуждённо подведёт идеологическую базу для любой другой социальной группы, позволяющей вскарабкаться на вершину власти. И ничего с ним не поделаешь. Не приручаем… Остаётся последний аргумент и, если не получится, предложим заниматься исключительно теорией… В Горках!..”

— Владимир Ильич, а может быть такое, что за деревьями борьбы с русскими фабрикантами и заводчиками Вы не увидели лес интернациональной финансовой олигархии, неожиданно ставшей Вашим союзником в борьбе за права малых народов, в деле отрыва их от большого?

— Что Вы имеете ввиду?

— Вот эту папку, — император достал из стола увесистый “кирпич” банковских векселей и выписок, — тут присутствуют весьма любопытные трансакции, касающиеся в том числе и недавних событий в Финляндии.