— Да, будьте добры, — обратился Врангель к Вельяминову, — расскажите, пожалуйста, про реформу государственного управления, в которой Вы принимаете такое непосредственное и деятельное участие.

— Вообще-то я буду подробно говорить о ней в своем докладе, — проговорил Вельяминов, не отрывая взгляд от Кропоткина.

— Не беда, — вставил свое слово Менделеев, — это настолько важный вопрос, что мы готовы выслушать Вас дважды…

— А для Вас это будет что-то вроде репетиции, — добавил Ипатьев.

— Ты вот что, Петро, не тушуйся и не жди от меня никакого подвоха, — абсолютно серьезным тоном вдруг произнес Кропоткин, — я же прекрасно понимаю, что Его Величество собрал нас вместе не для выяснения, кто прав, а для того, чтобы такие как мы, разойдясь по разные стороны баррикад, в запале не разорвали на куски Россию.

— И то верно, — натужно улыбнулся Вельяминов, — Отечество и его благополучие поважнее наших амбиций. А с реформой всё просто и сложно одновременно. Император уверен, что право законодательной инициативы могут иметь только те, кто готов нести уголовную ответственность за свои предвыборные обещания. Не уверен — не обещай. Пообещал — расшибись в лепешку, но сделай. Не смог — посиди, подумай, почему не получилось.

— И сколько надо сидеть и думать, в случае провала?

— Были различные предложения, пока остановились на зеркальном варианте — время, проведенное в кресле законодателя в случае невыполнения предвыборных обещаний, должно соответствовать времени последующего заключения …

— Кхм… Предполагаю некоторые трудности в формировании законодательного собрания…

— Россия — слишком бедная страна, чтобы позволить себе парламент из сказочников и прохиндеев. Нам не подойдут традиции западного парламентаризма с безбожным надувательством избирателей и безудержным грабежом колоний…

— Мне даже страшно предположить, что же тогда вы собираетесь делать с прохиндеями-столоначальниками?

— Исполнительная власть, начиная с губернатора и выше, должна формироваться из тех, кто физически не сможет наживаться, используя служебное положение. Чиновнику на время службы не будет принадлежать никакого собственного имущества. Ни ему, ни членам семьи. Казённый человек должен быть таковым полностью. Как монах, взявший на себя обет нестяжательства. Раз уж взялся служить — всё личное на время службы становится государственным. Не навсегда. По окончанию ревизоры подсчитают результат службы. Если государство приросло, всё личное вернётся приумноженным… И наоборот.

— И что должно прирасти в государстве, чтобы личное благосостояние чиновника за время службы выросло?

— Народ. Количество подданных и продолжительность их жизни.

— Лихо… А почему ж только начиная с губернаторов? А как же земства?

— Они за все государство отвечать просто не в состоянии. Но и там предусмотрена обратная связь с населением. Любого чиновника народ может в любой момент уволить, просто собрав определенное число подписей избирателей. Оно же будет и защитой от произвола. Ни одного земского чиновника нельзя будет снять приказом свыше без одобрения большинства жителей…

— Боюсь, что присутственные места с таким подходом обезлюдят.

— Древлеправославная церковь готова предоставить прямо сейчас не менее десяти тысяч кандидатов для работы в государственных учреждениях именно на этих условиях…

— Не знаю, не знаю, Петро, — покачал головой Кропоткин, — меня тут за глаза называют фантазёром, но ты всех переплюнул… В любом случае, для таких масштабных изменений с возложением совершенно непривычной ответственности на людей, привыкших смотреть в рот вышестоящему начальству, потребуется едва ли не больше времени, чем Моисею, водившему 40 лет евреев по пустыне.