— Господин адмирал, — улыбка офицера была почти детской, — получена радиограмма! Я связался с «Пересветом», но мне сказали, что Вы отбыли…

— К Вам-то я и отбыл, Роберт Иванович. Ну-с, что у нас там?

— Подтверждено прибытие в Сасебо трех поврежденных японских броненосцев — «Хатсусе», «Ясимы» и «Танго». Постановка в доки будет завершена послезавтра. «Микаса», «Якумо», «Ивате» и бронепалубники по непроверенным данным идут в Нагасаки и Токио.

— Значит, Сасебо, — задумчиво произнес адмирал. — Штаб не сообщал, как там насчет корректировщика? Хотелось бы, знаете, торжественно! И последний парад, и прощальный салют — чтобы всё было по высшему разряду!

— В готовности, — отрапортовал лейтенант. — Не изволите ли к аппарату, господин адмирал? Связь достаточно устойчивая, со второго или в крайнем случае с третьего раза и принимаем, и передаем!

— Изволю, — усмехнулся Макаров. — Великое дело это радио, не так ли, лейтенант? И… Выражаю вам и вашим людям свое удовольствие. Что-нибудь слышно про “Ретвизан” и “Громобой”?

— В соответствии с указанием Ставки, корабли идут в режиме радиомолчания, но по расчётам они уже должны быть в Сангарском проливе…

В это же время — Сангарский пролив.

Три новеньких, с иголочки, броненосных красавца, гордость японского флота, крейсеры “Идзумо”, “Асама” и “Адзумо” устало резали свежую волну Сангарского пролива, потеряв всякую надежду на перехват русских бронепалубников, отправленных гайдзинами шакалить на торговых линиях Страны восходящего Солнца. Здесь же, между островами Хоккайдо и Хонсю, должна была пройти эскадра Макарова. Отряд имел распоряжение и на этот случай, не ввязываясь в бой, сопровождать русские корабли, наводя на них броненосцы Того.

Но водная гладь, насколько хватало обзора, была до обидного скучна и безлюдна. Командир лидера, капитан первого ранга Нарито Кацура, ломал голову над этой загадкой. Что случилось? Почему не видно русских? Ошиблась разведка? Гайдзины поменяли свои планы? Прошли другим проливом? Просочились в утреннем тумане? Да нет, невозможно! Сангары — это всего 10 миль в ширину и 50 в длину. Четыре корабля, развернутые строем пеленга, плотно перекрывали его от берега до берега — мышь не проскочит… Значит, только ждать…

К вечеру изрядно посвежело. Ветер стал колючим и почти зимним. Капитан поёжился, прикрыл глаза, утомленные многочасовым наблюдением за горизонтом и в голову сами собой пришли поэтические строки:

Ueno hatsu no yakou ressha orita toki kara

Aomori eki wa yuki no naka

Kita e hito no mure wa dare mo mukuchi de

Uminari dake wo kiite. Watashi mo hitori renrakusen ni nori

Kogoesou na kamome mutsume naite Aa fuyugeshiki

(С того момента, как я сошёл на Аомори

С ночного поезда, идущего из Уэно,

Меня окружает снег.

Возвращающиеся на север люди

В молчании слушают шум волн.)

—”Тацуто” возвращается, — негромко произнёс вахтенный, заметивший шустрого авизо.

Капитан коротко кивнул, не открывая глаз, плавно пружиня на качающейся в такт волнам палубе, и опять погрузился в поэтический транс:

Sayonara anata watashi wa kaerimasu

Kaze no oto ga mune wo nake to bakari ni

Aa fuyugeshiki

(Прощай, я уезжаю домой…

А вой ветра пронизывает сердце,

Словно говорит мне: "Плачь, плачь…"

Сангарский пролив зимой…)

—”Тацуто” передаёт — “дымы на горизонте!“- уже другим, тревожным тоном, оповестил капитана вахтенный, — два корабля, три и четыре трубы, следуют в кильватере! Капитан Рётаро предполагает — “Пересвет” и “Громобой”!

— Ну, наконец-то! — моментально стряхнув с себя поэтическое наваждение, прошептал капитан Кацура.