Оттого, что все поют и говорят всякие непонятости, спать хочется еще сильней.

Зевнул.

Волки эти очень страшные. Большие, костлявые и шкуры у них, как будто их моль поела.

Папа смотрит только на тётю. Дядя Вадим протягивает папе какую-то бутылочку, папа зубами срывает крышечку и пьёт из бутылочки. Но всё не выпивает, а даёт тёте. Льет ей в рот, а она мычит и мотает головой. Странная тётя.

Славка отвлекся, поразглядывал, кто еще тут есть. Тут были: тётя Рита и дядя Володя, они живут в другом городе; Дина с мамой и папой, они иногда приезжают на дачу; дядя Сережа… Остальные незнакомые. Много очень больших и сильных Котов. Но папа всё равно самый большой и сильный. Кроме дяди Ингмара.

Тут дядя Ингмар зашипел, как змея… Когда ей на хвост наступишь. Уж-змея.

В голове щелкнуло. Больно, но быстро.

И зазвенело.

Костер затрясся. Сильно. Земля тоже. Мама что-то крикнула. Лёлик зарычал и перестал петь. Вообще все перестали петь, а стали смотреть на Славку.

Тогда Славка испугался, в испуге шатнулся к папе, но кто-то схватил за плечи и удержал.

Папино лицо блестело от пОта, как если бы сейчас было лето и жарко. У папы в руках оказался большой нож, и этот большой нож папа завел над тётей. А дядя Вадик с чашей и тоже таким же ножом навис над волком.

Тётя завыла.

Волк медленно поднял тяжелую морду и тоже завыл. Очень быстро дядя Вадик поднял нож… Папа тоже поднял. А дядя Ингмар крикнул:

— Пора!

Славка заверещал.

И кто-то закричал:

— Стоять! Прекратить! А то сейчас…

И что-то раскололось прямо в воздухе. Воздух пошёл трещинками, которые рассыпали воздух как стекло — острый, мелкими кусочками и холоднючий…

Славке всё заволокло перед глазами из-за этого воздуха, продолжая верещать, он упал на коленки… всё продолжая смотреть, как очень медленно папа опускает руку с ножом, а лицо у папы всё в бисеринках… это не пот, как сначала подумал Славка, а слёзы. Папа плачет.

От этого Славке сделалось окончательно жутко и он зажмурился.

И закричал кто-то еще. Громко и отчаянно. Но в ушах стоял звон, земля колыхалась, Славку уронило на спину и опять начало выжимать и корежить, как всегда ночью.

***

…Никогда еще ночное небо не было на Алининой памяти таким глубоким и таким звездным…. Стоял мороз. Над головой колыхалось это самое небо — словно бы на черный бархат щедрой рукой выплеснули кадку белых сияющих прорех, и те разбежались причудливыми узорами. Лежа на спине — очень неудобно, кстати — Алина всё изумлялась этим звездам и этой глубине, а под лопатками ровная твердая поверхность истекала ледяным холодом. Бормотали над ухом, раздражая, и Алина никак не могла сообразить, что всё это должно означать — небо, голые лопатки… нет, вся голая!… и бормотание. Впрочем, никакого интереса разбираться не было, потому что несмотря на окружающий холод, ощущала себя Алина вполне прилично — голой коже было всего лишь прохладно, но не более того. Лежать тоже как-то неприятно, но терпимо. Почему-то непонятно, зачем и для чего тут лежишь, но кажется, что так и надо. Вроде бы так всё и должно быть.

Нет, раздражает бормотание…

Звезды белые и звонкие.

Тени вокруг черные и зыбкие.

Ветер слабый, тоже зыбкий и щекотный.

И клонит в сон.

И уже почти заснула, но… trиs rapide, как говорила преподавательница по…

Черная тень оборачивается знакомцем и мучителем Антоном. У Антона нож… и, кажется, снилось такое уже… когда вдруг вспоминаешь и понимаешь — и всё в один миг! И тут же накатывается сразу! И тут же пробуешь кричать, но себя не слышишь! И бьешься, а что-то держит и душит! И глаза у Антона страшные…

Конец? Совсем?! Но так же ведь….

И кричит ребенок.