| Здесь, на этой безобразной лоосовской скамейке, до моей жены дошел глубинный смысл философии, заметил Регер тогда в квартире на Зингерштрассе. Порою мы на долгие годы избираем неверный путь просвещения, а потом вдруг открывается истинный путь, тогда продвижение осуществляется гораздо быстрее, вот и моя жена с определенного момента начала все схватывать с поразительной быстротой, хотя мне понадобились еще целые десятилетия работы с нею, сказал Регер тогда в квартире на Зингерштрассе. Вы женитесь, не зная точно, почему берете в супруги именно эту женщину; во всяком случае, вы берете ее не затем, чтобы она по-женски докучала вам своими домашними хлопотами, а скорее затем, чтобы открыть ей подлинный смысл жизни, показать ей, какой может быть наша жизнь в своем духовном измерении. Нельзя только делать роковую ошибку, вдалбливая в голову бедной женщине это самое духовное измерение, как я пытался вначале, после чего, естественно, потерпел неудачу; к цели нужно продвигаться с большей чуткостью, сказал Регер тогда в квартире на Зингерштрассе. Все, что любила моя жена до нашего знакомства, она разлюбила в результате моих просветительских бесед; она разлюбила все, кроме стиля модерн, этой эстетической безвкусицы, кича, тут я оказался бессилен. Зато мне удалось постепенно отвлечь ее от дешевой, пошлой литературы, от дешевой пошлой музыки, а вместо этого познакомить ее с основными направлениями мировой философии. Женский разум своенравен, сказал Регер тогда в квартире на Зингерштрассе, мы думаем, что он доступен для нашего понимания, но это не так. До нашего знакомства моя жена совершила массу безумных путешествий, сказал Регер, но со временем она вовсе отказалась от них; прежде же у нее, как и у многих современных женщин, развилась прямо-таки своеобразная туристическая истерия: сегодня туда, завтра — сюда, а ведь в сущности они ничего толком не видели, возвращались не столько с богатыми впечатлениями, сколько с пустым кошельком. После нашей свадьбы моя жена уже не совершала прежних туристических поездок, зато мы вместе совершали путешествия духовные, отправляясь то к Шопенгауэру и Ницше, то к Декарту, Монтеню или Паскалю, причем каждый раз такое путешествие длилось годами, сказал Регер. А вот на этом безобразном кресле, приписываемом Отто Вагнеру, сказал он тогда в квартире на Зингерштрассе, садясь в вагнеровское кресло, на этом самом кресле жена призналась мне, что она никак не может понять Шлейермахера, хотя я потратил на объяснения целый год. Однако во время занятий по Шлейермахеру жена сама отбила у меня вкус к нему, поэтому я тоже внезапно потерял к Шлейермахеру всяческий интерес; таким образом, я просто принял к сведению, что жена не понимает Шлейермахера, и прекратил занятия; если жена никак не понимает того или иного философа, например Шлейермахера, нужно без всякого смущения отложить его в сторону, чтобы идти дальше. Я начал знакомить ее с Гердером, это стало для нас обоих отдыхом, сказал Регер тогда в квартире на Зингерштрассе. После смерти жены я хотел сменить нашу общую квартиру, однако до сих пор не съехал оттуда, потому что уже слишком стар. Переезд мне уже не по силам, сказал Регер. Мне вполне хватило бы двух комнат, но раз я не могу осилить переезд, то приходится жить в десяти или двенадцати комнатах, которые насчитывает моя квартира на Зингерштрассе. Там все напоминает мне о жене: куда ни глянь, всюду кажется, будто она сидит или стоит рядом, а то вдруг почудится, что она вот-вот выйдет ко мне из соседней комнаты; это пугает меня и надрывает мне сердце, да, это надрывает мне сердце, сказал Регер. При моем первом визите в квартиру на Зингерштрассе, когда еще была жива супруга Регера, он сказал мне, глядя через окно на улицу: знаете ли, дорогой Атцбахер, для меня нет ничего на свете страшнее мысли о том, что жена может вдруг покинуть меня, ставить одного; ее смерть и мое одиночество — это самое ужасное, что может произойти со мной. Но моя жена вполне здорова, она переживет меня на многие годы, сказал тогда Регер. |
