| Взглянув на Седобородого старика, он добавил: год назад, еще до смерти жены, мне нравилось часок-другой побродить по Вене, теперь же у меня пропала охота к таким прогулкам. Смерть жены очень ослабила меня, теперь я уже не тот, что прежде. И Вена стала хуже, сказал Регep. Зимой у меня вся надежда на весну, а весной я надеюсь на лето, летом на осень и осенью на зиму, вечно одно и то же, каждый новый сезон я живу надеждами на следующий; свойство это, конечно, печальное, но оно у меня врожденное; я просто не могу сказать, например: ах, до чего хорошо зимой, зима — это как раз то, что мне нужно; я не могу сказать того же ни про весну, ни про лето, ни про осень. Все мои беды я всегда сваливаю на время года, в котором, хочешь не хочешь, приходится жить, вот где мое истинное несчастье. Я не принадлежу к числу тех людей, которые способны наслаждаться настоящим, ибо являюсь одним из тех несчастливцев, которые живут прошлым, это действительно так; настоящее всегда меня оскорбляет, да, я воспринимаю настоящее как личное оскорбление, в этом мое несчастье. Впрочем, подобное утверждение не вполне справедливо, ибо я не до конца утратил способность видеть настоящее таким, какое оно есть на самом деле, а оно не всегда несчастливо и не всегда приносит лишь несчастья, это мне известно точно так же, как и то, что прошлое, когда вспоминаешь о нем, не всегда делает тебя счастливым. Большая моя беда заключается в отсутствии врача, которому я мог бы полностью доверять; у меня было в жизни много врачей, но я ни одному не доверял до конца, все они рано или поздно разочаровывали меня, сказал Регер. Чувствую я себя прескверно, мне постоянно кажется, будто я вот-вот свалюсь с ног. Когда я говорю, что меня вот-вот хватит удар, то мне действительно кажется, будто меня может разбить паралич, я твержу об этом по многу раз за день, в том числе и при вас, несмотря на то, что никакого удара до сих пор у меня не было, но ведь мне действительно постоянно кажется, что меня вот-вот хватит удар. Причем я говорю это не по привычке, а потому, что и впрямь чувствую, будто меня сейчас хватит удар. Похоже, весь мой организм разладился, сказал Регер. Мои дела обстояли бы иначе, если бы у меня был хороший врач, однако у меня нет такого врача. На Зингерштрассе по соседству со мной было четверо врачей по всем болезням и два терапевта, но все они ничего не стоят. Мое зрение ухудшается, скоро я совсем ослепну, но я не могу найти хорошего глазного врача. Впрочем, я сам не обращаюсь к врачам, так как боюсь услышать от них подтверждение моей собственной догадки о том, что я неизлечимо, смертельно болен. Я догадываюсь об этом с давних пор и всегда говорил моей жене о моем смертельном недуге, отчего был уверен, что умру раньше ее, тем не менее первой умерла она, да еще при столь ужасных обстоятельствах, сказал Регер. Я всю жизнь ужасно боялся врачей, повторил он. Хороший врач — это самое большое богатство, но мало у кого есть хороший врач, обычно мы имеем дело с коновалами и медицинскими шарлатанами, сказал он; порой нам чудится, будто мы нашли хорошего врача, однако он оказывается либо слишком стар, либо слишком молод, он осведомлен, допустим, в новейшей медицине, зато испытывает недостаток практического опыта или же, наоборот, у него хватает практического опыта, но нет представлений о новейших медицинских достижениях, сказал Регер. Человеку нужен врач для тела и врач для души, однако мы не можем найти ни того, ни другого; мы всю жизнь ищем хорошего врача для тела и хорошего врача для души, однако не можем найти, вот в чем беда. Знаете, что сказали мне врачи в Больнице братьев милосердия, когда я заявил им, что они виновны в смерти моей жены, то есть ее смерть лежит на их совести? Они сказали: она свое пожила; врачи отделались этой банальной фразой, причем ее твердил мне не только хирург, который запорол операцию, но и остальные врачи из Больницы братьев милосердия, все они повторяли: она свое пожила, она свое пожила, она свое пожила; все твердили эти слова как спасительное заклинание, сказал Регер. |
