Да говорила же и его молода жена:

         «Оставим-де стрелять до другого дня,

         Есть-де в утробе у меня могуч богатырь;

         Первой-де стрелкой не дострелишь,

         А другой-де перестрелишь,

         А третьею-де стрелкой в меня угодишь».

Князья и бояре и все сильны, могучи богатыри стали Дуная уговаривати, а он, Дунай, озадорился и стрелял перву стрелу.

         И втапоры его молодая жена

         Стала ему кланятися и перед ним убиватися:

         «Гой еси ты, мой любезный ладушка,

         Молодой Дунай сын Иванович!

         Оставь шутку на три дни,

         Хоть не для меня, но для своего сына нерожденного.

         Завтра рожу тебе богатыря,

         Что не будет ему сопротивника».

Тому Дунай не поверовал, и третьей стрелой в жену угодил; прибежавши Дунай к молодой жене, выдергивал чингалище булатное, скоро порол ей груди белые: – выскочил из утробы удал молодец, он сам говорит таково слово:

         «Гой еси, сударь, мой батюшка!

         Как бы дал мне сроку на три часа,

         А и я бы на свете был попрыжее

         И полутчее в семь семериц тебя».

         А и тут молодой Дунай сын Иванович запечалился,

         Ткнул себя чингалищем в белы груди,

         Сгоряча он бросился во быстру реку.

         Потому быстра река Дунай словет —

         Своим устьем впала в сине море.

* * *

Теперь мы знакомы с тремя богатырями Владимира. Последний выше первых двух – не правда ли? В нем и ум, и сметливость, и богатырская рьяность, и прямота силы и храбрости, на себя опирающейся. Если Дунай не совсем вежливо и далеко не по-рыцарски обошелся с Настасьей королевишной – это не его вина: тут выразилось сознание целого народа о любви и об отношениях полов. Сама Настасья не видит ничего странного или обидного для нее ни в том, что Дунай бил ее по щекам и потчевал пинками, ни в том, что он чингалищем булатным хотел вспороть ей груди белые: она с тем и отпросилась у батюшки, что кто ее в поле побьет, тот и за себя замуж возьмет.