|
Палило солнце. Столько дней подряд он брел один безводными местами, что выдавал теперь померкший взгляд, что больше нет слюны в его гортани. Палило солнце. Ртутный столбик рос. И самый вход в его шатер угрюмый песок занес, занес, пока он думал, какая влага стала влагой слез. 1963 x x x Зажегся свет. Мелькнула тень в окне. Распахнутая дверь стены касалась. Плафон качнулся. Но темней вдвойне тому, кто был внизу, все показалось. Была почти полночная пора. Все лампы, фонари -- сюда сбежались. Потом луна вошла в квадрат двора, и серебро и желтый свет смешались. Свет засверкал. Намек на сумрак стерт. Но хоть обрушь прожекторов лавину, а свет всегда наполовину мертв, как тот, кто освещен наполовину. 1963(?) Полевая эклога Стрекоза задевает волну и тотчас устремляется кверху, отраженье пуская ко дну, словно камень, колодцу в проверку, чтобы им испытать глубину и захлопнуть над воротом дверку. Но нигде здесь не встретишь ведра, ни тарелки, ни банки, ни склянки. Пустота, ни избы, ни двора, шум листвы, ни избы, ни землянки. Сруб колодца почти до бедра, неумолчно кричат коноплянки. Остается возможность во тьму на веревке с шахтерской корзиной, через блок перекинув тесьму, распростившись глазами с низиной, опуститься в "бадье" самому в глубину на полет стрекозиный. Пядь за пядью веревка из рук вверх уходит, а звезд и не видно. Черный мох наползает вокруг на венцы, так что все они слитно растворяются в сумраке вдруг, меж собой разделенные скрытно. Но до дна не достать; и темно. Вот и новый порядок смещений: приближается сверху окно. Мимо тянущих сыростью щелей, словно камень, уходит на дно отражение русских качелей. Перевернут наперсток ведра, шум листвы -- словно гомон овечий. Сруб избы достает до бедра, да и церковь здесь в рост человечий. Под ногами чернеет нора, -- только ноют суставы предплечий. Кто же ты, гулливер из лесов, распростившийся с сумрачной пущей, отодвинувший ногтем засов, но протиснуться в дверь не могущий, твердо помнящий принцип весов, но из лужи из пригоршни пьющий. |
