|
Под ногами чернеет нора, -- только ноют суставы предплечий. Кто же ты, гулливер из лесов, распростившийся с сумрачной пущей, отодвинувший ногтем засов, но протиснуться в дверь не могущий, твердо помнящий принцип весов, но из лужи из пригоршни пьющий. Неужели считаешь и ты (и ничто уж не сдвинет с решенья, даже вкус и окраска воды), что на дне стрекозы отраженье, как и прежде, среди темноты одиноко лежит без движенья. Заморозь и куски раскроши, но в осколках его не увидишь. Разведи в ней костер, осуши, но глазам не представится Китеж. Или ветром ее оглуши... Но ничем уж ума не насытишь. Неужели, считаешь, она холоднее и глубже колодца, -- ведь поверхность не слишком темна. Но наперсток напялить придется, добираясь ладонью до дна, чтоб не смог невзначай уколоться. Если что-то над грядкой встает, значит, каждый микрон в ней прополот. Что ж, пошарь, пусть ладонь поснует по грязи и почувствует холод. Там, где плоть до воды достает, дух еще и не брался за ворот. Есть доска и найдется бревно, возвести можно крышу над частью этой лужи, пробить в ней окно и со всею возможною страстью устремиться мизинцем на дно; но конек заскребет по запястью. Где "колодец"? Дощатый этаж, облака и листва без просвета, мох, венцы, остальной антураж не дают тебе больше ответа. Где "колодец"? Молчащий пейзаж неподвижно глядит на атлета. Где же он? Видно, там, где весы замирают, пусты, одинаки. Может, там, где во время грозы прибавляется только что влаги. Или там, где биплан стрекозы распростер свои крылья во мраке. Долго ищешь. Пора бы найти хоть обломок "пилотского" кресла. Пару щепок веревкой срасти -- вот и крылья, лишь краска облезла... Но не сбейся в сравненьях с пути: стрекоза исчезает, исчезла. Настоящий изгнанник с собой все уносит. И даже сомненью обладанья другою судьбой не оставит, как повод к волненью. Даже дом деревянный с трубой не уступит крыльца наводненью. |
