Изменить размер шрифта - +
И приходится смотреть
     в окошко, втолковать ему пытаясь
     все таинство, и, Господи, краснеть.
     Его уж не устраивают аист,
     собачки, птички... Брем ему не враг,
     но чем он посодействует? Ведь нечем.
     Не то чтобы в его писаньях мрак.
     Но этот мальчик слишком... человечен.
     Он презирает бремовский мирок.
     Скорее -- притворяясь удивленным
     (в чем можно видеть творчества залог),
     он склонен рыться в неодушевленном.
     Белье горит в глазах его огнем,
     диван его приковывает к пятнам.
     Он назван в честь Дзержинского, и в нем
     воистину исследователь спрятан.
     И, спрашивая, знает он ответ.
     Обмолвки, препинания, смятенье
     нужны ему, как цезий для ракет,
     чтоб вырваться за скобки тяготенья.
     Он не палач. Он врачеватель. Но
     избавив нас от правды и боязни,
     он там нас оставляет, где темно.
     И это хуже высылки и казни.
     Он просто покидает нас, в тупик
     поставив, отправляя в дальний угол,
     как внуков расшалившихся старик,
     и яростно кидается на кукол.
     И те врача признать в нем в тот же миг
     готовы под воздействием иголок,
     когда б не расковыривал он их,
     как самый настоящий археолог.
     Но будущее, в сущности, во мгле.
     Его-то уж во мгле, по крайней мере.
     И если мы сегодня на земле,
     то он уже, конечно, в стратосфере.
     В абстракциях прокладывая путь,
     он щупает подвязки осторожно.
     При нем опасно лямку подтянуть,
     а уж чулок поправить -- невозможно,
     Он тут как тут. Глаза его горят
     (как некие скопления туманных
     планет, чьи существа не говорят),
     а руки, это главное, в карманах.
     И самая далекая звезда
     видна ему на дне его колодца.
     А что с ним будет, Господи, когда
     до средств он превентивных доберется!
     Гагарин -- не иначе. И стакан
     придавливает к стенке он соседской.
     Там спальня. Межпланетный ураган
     бушует в опрокинувшейся детской.
     И слыша, как отец его, смеясь,
     на матушке расстегивает лифчик,
     он, нареченный Феликсом, трясясь,
     бормочет в исступлении: "Счастливчик".

     Да, дети только дети. Пусть азарт
     подхлестнут приближающимся мартом...
     Однако авангард есть авангард,
     и мы когда-то были авангардом.
     Теперь мы остаемся позади,
     и это, понимаешь, неприятно --
     не то что эти зубы в бигуди,
     растерзанные трусики и пятна.
Быстрый переход