|
Так что сейчас, в этих чёрных лентах, 32 ты как невеста. Тебе, не знавшей брака при жизни, из жизни нашей прочь уходящей, покрытой дёрном, смерть -- это брак, это свадьба в чёрном, это те узы, что год от года только прочнее, раз нет развода. 33 Слышишь, опять Персефоны голос? Тонкий в руках её вьется волос жизни твоей, рассечённый Паркой. То Персефона поёт над прялкой песню о верности вечной мужу; только напев и плывёт наружу. 34 Будем помнить тебя. Не будем помнить тебя. Потому что людям свойственна тяга к объектам зримым или к предметам настолько мнимым, что не под силу сердечным нетям. И, не являясь ни тем, ни этим, 35 ты остаешься мазком, наброском, именем, чуждым своим же тёзкам и не бросающим смертной тени даже на них. Что поделать с теми, тел у кого, чем имён, намного больше? Но эти пока два слога -- 36 Таня -- еще означают тело только твоё, не пуская в дело анестезию рассудка, ими губы свои раздвигая, имя я подвергаю твоё огласке в виде последней для тела ласки. 37 Имя твоё расстаётся с горлом сдавленным. Пользуясь впредь глаголом, созданным смертью, чтоб мы пропажи не замечали, кто знает, даже сам я считать не начну едва ли, будто тебя "умерла" и звали. 38 Если сумею живым, здоровым столько же с этим прожить я словом лет, сколько ты прожила на свете, помни: в Две Тысячи Первом лете, с риском быть вписанным в святотатцы, стану просить, чтоб расширить святцы. 39 Так, не сумевши ступать по водам, с каждым начнёшь становиться годом, туфельки следом на водах тая, всё беспредметней; и -- сам когда я не дотянувши до этой даты, посуху двину туда, куда ты 40 первой ушла, в ту страну, где все мы души всего лишь, бесплотны, немы, то есть где все -- мудрецы, придурки, -- все на одно мы лицо, как тюрки, -- вряд ли сыщу тебя в тех покоях, встреча с тобой оправдание коих. |
