И вот уже духовный врач

         Отпел последнюю молитву,

         И вот сильнее вопль и плач…

         И смерть окончила ловитву!

         Звучит протяжно звонкий гвоздь,

         Сомкнулась смертная гробница —

         И предалась, как новый гость,

         Земле бесчувственной девица.

         Я видел все, в немой тиши

         Стоял у пагубного места,

         И в глубине моей души

         Сказал: прости, прости, невеста!

         Невольно мною овладел

         Какой-то трепет чудной силой,

         И я с таинственной могилой

         Расстаться долго не хотел.

         Мне приходили в это время

         На мысль невинные мечты,

         И грусти сладостное бремя

         Принес я в память красоты.

         Я знал ее – она, играя,

         Цветок недавно мне дала,

         И вдруг бледнея, увядая,

         Как цвет дареный, отцвела.[26 - Стихотворение «Погребение».]

Полежаев свободно владел и языком и стихом: изысканность и неточность в выражениях происходили у него от небрежности в труде и недостатка развития. Он часто как будто играл стихом, выбирая трудные по короткости стихов размеры, где одна рифма могла бы стать непреоборимым препятствием. Можно ли выказать больше одушевления, чувства и в таких прекрасных стихах, как в пьесе «Песнь погибающего пловца», писанной двухстопными хореями с рифмами:

         Вот мрачится

         Свод лазурный!

         Вот крутится

         Вихорь бурный!

         Ветр свистит,

         Гром гремит,

         Море стонет —

         Путь далек…

         Тонет, тонет

         Мой челнок!

         Все чернее

         Свод надзвездный,

         Все мрачнее[27 - Белинский не точно цитирует. У Полежаева: «Все страшнее». Здесь, как и в некоторых других случаях, Белинский опускает нумерацию строф.]

         Воют бездны!

         Глубь без дна!

         Смерть верна!

         Как заклятый

         Враг грозит,

         Вот девятый

         Вал бежит!.