– Туберкулёз лёгких не всегда заметён, бывают скрытые формы болезни. Ну вот мы и пришли!

  Возле одной из дверей в конце коридора толпилось человек шесть из персонала поликлиники, судя по белым халатам и шапочкам. Дверь была полуоткрыта, но никто не заходил в палату.

  Главврач сказал недовольно:

  – Праздное любопытство, товарищи! Занимались бы лучше своим делом. Есть что‑нибудь новое?

  – Нет, все так же, – ответил кто‑то.

  – А вы что, проверяли?

  – Нет, что вы! Просто ничего внешне не изменилось.

  – Прошу разойтись! Входите, пожалуйста! – обратился он к Кузьминых.

  Старший лейтенант перешагнул порог.

  Капитан Аксёнов, обнажённый по пояс, лежал на кушетке. Его глаза были закрыты, и он казался крепко спящим. Было видно, что капитан равномерно и глубоко дышит, но дыхания не было слышно.

  – Я сама положила его сюда, – объяснила вошедшая в палату вместе с ними пожилая медсестра, – чтобы он спокойно ожидал, пока приготовят повязку. А теперь вот мы не можем…

  – Постойте! – перебил её главный врач, пристально всматриваясь в спящего. – Давно он так дышит?

  – Как?

  – А вы что, сами не видите? Разве может так глубоко дышать человек со сломанными рёбрами?

  – Я… Я не знаю… Как странно!

  – Мне тоже показалось странным такое глубокое дыхание, – заметил Кузьминых, – хотя я и не медик. Кроме того, по‑моему, тут есть ещё одно несоответствие. Насколько я знаю, во сне человек дышит поверхностно.

  – Вы совершенно правы!

  – Но, однако, я не вижу…

  – Подойдите к больному! – сказал главный врач почему‑то почти шёпотом. Он словно боялся, что кто‑нибудь его услышит. – В том‑то все и дело, что мы тоже ничего не видим.

  Он явно волновался.

  Старший лейтенант недоуменно пожал плечами. Волнение старого опытного врача и его шёпот были непонятны. Между ними и кушеткой, на которой лежал Аксёнов, не было ничего, и потому, казалось, выполнить полученное указание «подойти к больному» нетрудно. Но Кузьминых помнил, п о ч е м у его вызвали в поликлинику, и понимал, что слова врача не пустой звук. Именно на этом коротком, всего лишь метра в четыре, пути и ожидает его то неведомое, что заставляет этого далеко не молодого хирурга так сильно волноваться.

  И все же Кузьминых не мог поверить до конца…

  Шаг… второй шаг… третий…

  И вдруг старший лейтенант почувствовал, что четвёртого шага он сделать не может. Что‑то мягкое и упругое преградило ему дорогу. Создавалось впечатление, что самый воздух внезапно сгустился перед ним и чуть заметно, но несомненно осторожно толкнул назад.

  Непреодолимое чувство протеста против какого бы то ни было насилия, свойственное характеру Кузьминых, заставило его сделать, вернее попытаться сделать шаг вперёд ещё раз. И снова невидимая преграда остановила его. Снова ощутил он слабый, отчётливо воспринимаемый толчок назад. Не умом а подсознанием понял старший лейтенант, что никакая сила не сможет преодолеть это «слабое» сопротивление. И дикая мысль, что перед ним не сгустившийся воздух и не завеса, а нечто обладающее разумом, сознательно не желающее причинять кому‑либо вред, но запрещающее подходить к капитану Аксёнову, сразу же превратилась в уверенность, что это так и есть.

  Кузьминых отступил.

  – Вот то‑то и оно! – сказал главный врач.