– Что это вы такой мрачный, Евгений Александрович? – Федор Ильич добил папироску одной затяжкой, выкинул бычок в урну. Аккуратист!

– Забыл папку с документами в пролетке, а номер извозчика даже не посмотрел.

– Ну, если осмотрит пролетку перед новым клиентом, привезет. У них нынче с забытыми вещами строго.

– Если бы осмотрел, уже привез бы. – Я достал часы, прикинул время. Да, пошли гулять рисунки по столице.

– За кухарку управляющий графа Воронцова отказался платить. – Директор вздохнул. – Вызывала дворня, дескать, граф ни при чем. С Авдотьи еще и за зеркало вычтут.

– Не вздыхайте, Федор Ильич, так горестно. – Я рассказал Чирикову про заставы вокруг Хитровки, про то, что город оплатит работу наших врачей. Которых надо еще набрать поскорее.

* * *

Загрузив сотрудников работой, я отправился к Боброву. У нас очередная репетиция на трупе. Ранорасширитель нам сделали быстро, хоть пока и в одном экземпляре. И снова, как и в прошлые разы: разрез, доступ, перевязка условного артериального протока, который у этого клиента, естественно, закрыт. Третий раз подряд получается без сбоев. Вроде и готовы, но я вижу, с каким настроем делает все Александр Алексеевич. Да и я в сомнениях. Переоделись, пошли пить чай.

Сели, начали вертеть ситуацию так и эдак, листать анатомические атласы. И вдруг Бобров сказал:

– Не получится ведь, да?

– Скорее всего, нет, – подтвердил я. – Слишком много препятствий. Ребенок, а не взрослый, а ведь мы и на большом объекте еле справляемся. Сейчас не сможем. И риск осложнений слишком велик. Удачная операция, но пациент погибнет.

Идея операции на сердце ребенка уже не выглядела столь оптимистично: вероятность возникновения сепсиса была слишком высокой, а как с ним бороться без антибиотиков, я представлял слабо. Массовое развитие детской кардиохирургии началось как раз в сороковые, когда наступила эра антибиотиков. До этого успешные операции носили единичный характер. Можно было рискнуть с пациентом Филатова, но если мы его убьем… а там еще какие то непростые родители…

По всему выходило, что мне придется заняться и пенициллином тоже. Только беда была в том, что массово производить его на оборудовании Келера просто невозможно. Самое узкое место – жидкое концентрирование и технология глубинного брожения. А значит, сначала нужна техническая база. Для нее же нужны инженеры медтехники, которым я должен поставить задачу. А я и сам понимал ее очень и очень приблизительно. И у меня есть один Славка, который не микробиолог, а теперь преимущественно фармаколог. То есть надо взять большое количество специалистов… да хоть человек пять для начала… Снабдить их самым передовым оборудованием при обильном финансировании. А над ними – фельдфебеля со свистком, чтобы не отвлекались. И ждать результат. Это само по себе занятие не на один год.

– Отказываемся? – оторвал меня от дум Бобров.

Он допил чай, со вздохом поставил чашку на блюдце. Я задумался, потом помотал головой:

– Нет. Пока нет. Надо еще подумать… Может, и получится… Но пусть Филатов возьмет у родителей письменное согласие, что понимают все риски.

– Так и поступим. – Хирург побарабанил пальцами по столу, произнес: – Евгений Александрович… Дело такое деликатное. Меня попросила поговорить с вами… Елена Константиновна.

Тут я напрягся.

– О чем же?

– О ком! Речь о Виктории Августовне. Девушка она очень талантливая, неординарная. Я имел возможность видеть ее в работе, она явно имеет способности к медицине.

– И в чем же вопрос?

– Мать очень переживает по поводу ее… хм… рода занятий.