У нас приняли верхнюю одежду, Арнольд увел моего «помогая» на кухню.

В гостиной нас выбежал встречать мелкий белый пудель. Первое, что он сделал – это встал на задние лапы, оперся передними на мои колени и заглянул в глаза. Дескать, а где угощение? Почему не принес?

– Трикси! Веди себя прилично, – укорила Вика песеля.

Тот ничуть не расстроился, бросился к хозяйке. И получил порцию почесываний и поглаживаний.

Пока я разглядывал пуделя, в гостиную зашла худая, изможденная женщина в черном платье. Ее волосы были собраны в пучок на голове, на груди висели очки на цепочке.

– Евгений Александрович, вы?

Я с трудом встал с кресла, слегка поклонился:

– Добрый день, госпожа Талль!

– Сидите, сидите! – Женщина взяла меня за руку, вернула обратно в кресло. – Для вас я всегда буду Еленой Константиновной. Зачем эти церемонии?

Мы расселись в гостиной, мать Вики позвонила в колокольчик и затребовала у Арнольда кофе. Потек неспешный разговор. Сначала я принес свои соболезнования. Потом у меня попросили прощения, что никто из Таллей не навещал – похороны и так далее. Елена Константиновна поинтересовалась, где мы пересеклись с ее дочкой, задала много вопросов про суд.

На мраморном столике возле окна стояла черно белая фотография строгого седого мужчины с «бульдожьим» лицом, в костюме и при галстуке. Судя по траурной ленточке, это и был профессор Талль. Я периодически поглядывал на учителя Баталова и пытался сообразить, как перевести разговор на исследования, которые проводил ученый. Помогла мне Вика. Сразу после того, как ритуал светской беседы подошел к концу, она произнесла:

– Мама, papá  хотел, чтобы Евгений Александрович продолжил его работы. Я взяла смелость на себя пригласить приват доцента Баталова забрать архив переписки и черновики статей.

– Доктора Баталова, – поправил я Вику. – Мне пришлось взять практику заболевшего арбатского врача. Меня, увы, уволили из университета.

– Какой позор! – покачала головой Елена Константиновна. – Если бы был жив Август, разве осмелились бы они?

Вопрос был риторический и не требовал никакой иной реакции, кроме осуждающего покачивания головой.

– После потери работы, – продолжил я рыть подкоп под голубоглазое чудо, что сидело справа от меня, – мои денежные дела пришли в расстройство. Пришлось заняться частной практикой.

– И какой это приносит доход? – живо поинтересовалась вдова.

– О, весьма большой, к моему удивлению. В первый же прием я заработал больше десяти рублей, еще двадцать принесли роды.

– Вы занимаетесь и акушерством? – удивилась Елена Константиновна. В ее глазах стояли цифры с ноликами.

– Приходится, – пожал я плечами. – Отдельного акушерского пункта на Арбате нет, а в больницу везти рожениц не все готовы, так как дорого. Да и не всех там принимают.

Мать с дочкой переглянулись.

– Вот ищу помощника, который бы взял на себя часть моих рутинных забот: перевязку, стерилизацию инструментов, организацию приема…

Вдова опять устроила мне допрос: а как я справляюсь со своей спиной, кто ведет карты, что вообще за публика приходит на прием. Нарисовал картину натуральной пасторали. Белые пони и единороги ходят по зеленому лужку, какают радугой… Единственная проблема – маленькие карманы. Некуда складывать деньги.

В глазах Елены Константиновны зажегся интерес. И опять он был с циферками и ноликами. Она внимательно посмотрела на дочь, потом начала перекатывать в чашке кофейную гущу.

Дожимать вдову не стал. Почва унавожена, что то да вырастет. Сослался на боли в спине, откланялся. Обратно уезжал аж с двумя чемоданами писем, статей, что мне собрали женщины из архива Талля.