Я молчал, перекатывая карандаш по столу. Ночью спал плохо, снилась какая то чепуха с реанимацией… жирафа. Бегал от головы к телу и обратно. Это мне аукается попытка составить памятку о реанимации людей. Все пытаюсь подробно записать выдуманных пациентов Талля, которых он лечил в клиническом городке университета. Непрямой массаж, вентиляция легких и до кучи, чтобы два раза не вставать, прием Геймлиха. Три в одном флаконе. Вроде звучит просто, а поди объясни современникам, как все работает и почему. Пришлось взяться за иллюстрации. Рисовал я паршиво, но после десятка попыток что то начало получаться.

– Женя, ты же меня простишь? – Плясунья молитвенно сложила руки. – Я повела себя гадко, дурно. Но театр для меня всё!

О, вот кто к нам пожаловал… Ольга не знаю как ее по отчеству. Да и по фамилии тоже. Бывшая уже пассия Баталова.

– Мадам, что вы от меня хотите? – холодно поинтересовался я, стряхивая конфетти с рукава домашнего халата.

– Мадмуазель! Посмотри, что я тебе привезла! – Ольга порылась в сумочке, что у нее висела на плече, достала оттуда коробку, украшенную узлом из красной ленты.

– Спасибо, мне неинтересно. Я сейчас немного занят…

Губы у плясуньи задрожали, но она справилась с собой. Поставила коробочку на стол, сама развязала узел. Внутри оказались золотые часы луковица и цепочка.

– Это швейцарский брегет, Вашерон Константин.

Я подавил смешок, вспомнил слова из «Песни российского чиновника»:

…Стараюсь на совещаниях сидеть я с таким лицом,

Как будто все эти годы был в церкви святым отцом.

Мой взгляд выражает смирение,

я словно в раю херувим

И правой рукой прикрываю на левой

часы Вашерон Константин…

– Вот! Ты уже улыбаешься, – обрадовалась Ольга. – Если бы ты знал! Я так скучала по этой милой улыбке.

Я резко захлопнул крышку коробочки:

– Ты думаешь, что меня можно было сначала бросить больного и немощного, а через пару месяцев объявиться как ни в чем не бывало, с швейцарскими часами, и я брошусь в твои объятия? И мы вместе станцуем па де де из «Щелкунчика»?!

Губы Ольги опять задрожали, она всплеснула руками, но сказать ничего не успела. Раздался хлопок входной двери, по коридору простучали женские каблучки:

– Евгений Александрович, ваш слуга лежит пьяный на лестнице!

В кабинет зашла… Вика. В похожей песцовой шубке, милом меховом берете. В руках – корзинка, на губах – улыбка. Которая, впрочем, тут же увяла. Женщины удивленно уставились друг на друга. Финальная сцена из «Ревизора»: «приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе». Все застыли и не знают, что делать.

– Я… Я не знала, что у вас посетитель… – Первой очнулась Талль, оглядела Ольгу с ног до головы. Та ответила таким же оценивающим взглядом.

– Она уже уходит. – Я поднялся из за стола, взял коробочку с часами, вложил ее в руку остолбеневшей Ольге. – И ноги ее тут больше не будет.

– Ты ходишь?

– И ты ходишь. Давай, двигай нижними конечностями отсюда! – Я подхватил плясунью под локоток, вывел из квартиры. Захлопнул дверь. Громко. Демонстративно громко.

– Я пришла не вовремя? – Вика стояла, переминаясь и кусая губки.

– Очень даже вовремя.

Я подошел вплотную, забрал корзинку из рук девушки, поставил ее на стол. Потом начал расстегивать пуговки шубки. Виктория стояла ни жива ни мертва. Лишь по ее щекам расползался лихорадочный румянец. Какими же духами сегодня пахнет от Талль? Розовыми?

– Позвольте, помогу с одеждой, – нарушил я это странное молчание.