Бестужеву предупреждать не стал. И так понятно, что дома сидит. Куда ей ходить?

Масляный раствор серы у меня простерилизован, для этого много ума не надо. И шприцы заготовлены с заточенными иглами. Мало ли, вдруг с первого раза укол не получится сделать. Пока качался в санях, глядя на зипун, обтягивающий широкую спину извозчика, даже не думал ни о чем. Разговоры все уже говорены, предупреждения сделаны. И даже заготовлено подобие добровольного информированного согласия. А то мало ли что, претензии пойдут. Вот в этот момент и появится на свет бумага, в которой русским по белому написано, что пациентка предупреждена и согласна.

В отличие от прошлого раза, у Бестужевой сегодня наблюдалось легкое возбуждение. Она начала было укорять меня, что я манкирую своими обязанностями, но я быстро отбил атаку, выложив на стол бумаги.

– Вот, прошу, подпишите.

– Это что?

– Почитайте. Ваше согласие на участие в испытаниях.

– Ах, что там читать? Давайте. – И она не глядя подтвердила щит для моей задницы от местной прокурорской братии. – Укол сегодня?

– Прямо сейчас. Велите принести чашку с горячей водой, раствор согреть надо.

– Погодите. – Женщина взяла колокольчик со стола. – Агафья!

– Сей момент несу! – отозвалась служанка, очевидно, торчавшая под дверью.

Я решил начать с двух кубиков. Не много, но и не мало. Посмотрим, что там с лихорадкой получится, повторим для верности раза три, все спирохеты, которые к этому времени выжили, передохнуть должны.

Согрел раствор, набрал в шприц.

– Ну что же, Антонина Григорьевна, ложитесь и предоставьте мне ягодицу.

Вот есть одна особенность у пациентов, которые лечились долго: они напрочь теряют чувство стеснения перед медиками и без всяких танцев с бубном предоставляют запрошенный участок своего организма. Включая те, что и на супружеском ложе не всегда демонстрируют. Понимают, что не из праздного интереса это делается.

Смазал обильно спиртом место предстоящей инъекции и без лишних предисловий вогнал иглу в мышцу.

– Сейчас ввожу лекарство. Медленно. Придется потерпеть…

– Охохох! – простонала Бестужева. – Это… точно больно… о о о ой!!!

– Готово, – сказал я, извлекая иголку и прикладывая ватный шарик со спиртом. – К вечеру поднимется жар, почувствуете ломоту в теле, слабость… Короче, нехорошо будет. Мы обсуждали с вами этот момент. Терпите. Это ради вашего выздоровления. Если что, вызывайте меня. А теперь позвольте откланяться, много работы.

– Подождите. – Бестужева встала, тихо охнув, вытащила из недр одежды конверт и подала мне. – Это вам, Евгений Александрович.

– Не возьму. Я же сказал: результат через полгода только, если не будет новых осложнений.

– Берите. Это от чистого сердца. Вы со мной… как с нормальной… Не побрезговали. Первый за много лет. Я в вас верю.

Уже на лестнице я приоткрыл конверт, заглянул. Ого, немало. Деньги крупного номинала сейчас и размер серьезный имеют, раза в четыре больше привычных мне в двадцать первом веке, и чтобы они уместились в конверт, их сложили пополам. Я заметил только, что банкнот много, и на верхней изображена довольно полная дама, прячущая низ фигуры за щитом с двуглавым орлом. Двадцать пять рублей.

Считать не стал, велю Кузьме в перчатках утюгом хорошенько прогладить, а перчатки сжечь потом. Потому что хоть взгляд у меня и не брезгливый, но заражаться не хочется, даже и с таким минимальным риском. Так что еще раз руки спиртом протереть не помешает.

* * *

Ну вот, приехал, не договариваясь, а Боброва нет.