Изменить размер шрифта - +
Бессребреники. Да, всего материала исследований, если смотреть с высоты требований двадцать первого века, преступно мало, но сейчас о рандомизированных контролируемых испытаниях никто не заикается, и ни в одном медицинском журнале я не видел упоминаний о сокрытии распределения, параллельных группах и прочей тарабарщине, которой будет полно в литературе лет через сто. А для зеленки им и вовсе понадобится пара десятков посевов – и революция готова. К тому же в конце девятнадцатого века эстетические проблемы мало кого волнуют, и красивый темно зеленый цвет вскорости окрасит больницы всего мира.

Но перед студентами у меня были другие посетители. И весьма неожиданные. Голос Блюдникова я узнал, когда он здоровался с Кузьмой. Странное дело, и представить не могу, что надо приставу. По Повалишину вопросы? Даже не смешно: и уровень не его, и при нужде в кабинет зашел бы, а не домой. Что то случилось? Сейчас узнаю, к чему мозг мучить, если ответ через минуту получу? В любом случае за собой никаких грехов, интересных для полиции, не помню.

Но Емельян Алексеевич повел себя довольно странно. Попросил чаю, начал рассуждать про погоды и подлецов дворников, палец о палец не ударивших после такой метели. Светская беседа без перспектив окончания. Помню, один житель Первопрестольной из понаехавших заметил, что москвичи любят говорить о погоде больше всего на свете: любой разговор прекращают, если по радио прогноз передают. Похоже, явление это имеет корни глубоко в веках.

И только когда Кузьма притащил самовар и мы разлили по первой чашке, Блюдников заговорил о настоящей цели своего визита.

– Скажите, Евгений Александрович, а чего вы хотите для господина Початова?

– Не знаком с таким, поэтому и желать для него что либо от себя лично не могу.

– Хм м… – Пристав откашлялся, передвинул языком во рту кусок сахара и запил чаем. Слава богу, он пьет из чашки прихлебывая, но не так кошмарно, как делают это любители блюдец. – Я не так выразился, прошу прощения. Сергей Акиндинович Початов – участник досадного недоразумения в «Славянском базаре». Крупный торговец чаем.

– Ага, тот самый, из первой сотни! Точно, в газетах писали про купца П. – Я задумался. – Знаете, особой кровожадностью не отличаюсь. Если бы дело касалось меня одного, довольно было бы и простых извинений.

– Но? – продолжил Блюдников, уловив намек.

– Была затронута честь Виктории Августовны.

– Я понимаю, – кивнул пристав и снова мастерски переместил сахар с правой стороны рта в левую. – Давайте напрямую. Он и вправду человек занятой, миллионщик. И очень хотел бы примирения. Готов… приложить для этого немалые усилия. Лично вам деньги предлагать он не будет, чтобы вы не сочли это оскорблением. Но на вашу задумку со скорой помощью – да, да, я знаю о прожекте, Виктория Августовна обмолвилась – сделает крупное пожертвование. Согласны?

Теперь все стало понятно. Купчина вышел на пристава, предложил мзду за решение вопроса, а Емельян Алексеевич знает, на какие кнопки можно нажать. И ладно. Для скорой я и принципами поступлюсь. Вон, профессор Цветаев лично собирает деньги на музей изобразительных искусств. И ко мне заезжал. Так что и мои сто рублей теперь там есть. Шестого класса чиновник, высокоблагородие, не брезгует. А мне сейчас явно не сотню предложат, ради такой мелочовки Блюдников не стал бы ко мне на чаепитие напрашиваться. Небось, и свой интерес имеет. В крупных номиналах.

– И личные извинения Виктории Августовне, – добавил я желание к размеру контрибуции.

– Будут принесены в ближайшее время, – заверил меня пристав. – Я сейчас, один момент.

Блюдников вышел, что то недолго втолковывал Кузьме и вернулся. Ждать долго не пришлось. Послышался топот по лестнице, и вошел знакомый пузан. Борода в инее, снял шапку, перекрестился на красный угол.

Быстрый переход