А сам глазами по лицу, как по сундукам, и в глаза, в глаза, ища в них донышка.

Домна Стефанида отвечала коротко. Мол, Бог здоровье даёт. Челобитий писать причины нет. Житье монастырское строгое, но матушки к ней, чужестранке, милостивы, жалеют.

Дементий и сам видел: письма-подкидыши происхождения не здешнего. Прощаясь, поднёс домне подарок от царевны Татьяны Михайловны — атлас и камку. Ахнуло у домны сердце: судьба её решена, не быть ей русскою царицей.

Грехи тяжкие, призадумывалась, примеривалась к высокому месту, слова русские схватывала на лету, запоминала. К монашенкам приглядывалась, училась быть русской.

Когда Дементий ушёл, домна Стефанида кинулась перед иконами на колени, а в голове ни единой молитвы. На Спаса смотрела. В золотые глаза, в зияющую бездну зрачков. Такие же зрачки были и у этого царского человека... Такие же, да не такие. Царский слуга не словами — очами её распытывал, а Господь Бог не спрашивает, зовёт к Себе, в Вечность.

   — О, Иисусе Христе! Неужто кончилась моя жизнь? Я с господарем моим всё ждала, ждала истинной жизни, а её всё не было, и нет, и не будет.

Не ведая, куда бы спрятаться от себя, кликнула служанок, оделась, вышла в сад. Россия страна холодная, но — весна и здесь весна. В зелёной траве — золотые цветы. Над цветами бабочка. Бархатная боярышня, с синими глазами на крыльях. Бабочка садилась на золотые венчики, раскрывала крылья, замирала, показывая свою красоту. Вдруг замелькал там и сям мотылёк. Должно быть, только что родился.

«Его жизнь — день, — подумала домна Стефанида, — и для него это вечность, для него это долгая радость. Ему повезло: он явился в солнечный день, солнце в России показывается по праздникам...»

   — Буду как мотылёк, — сказала домна Стефанида вслух. — Буду как мотылёк...

9

За неделю до дня рождения царевича Фёдора Алексей Михайлович заказал иконописцу Зубову образ святителя Феодора — Божий дар.

Фёдор Евтихиев Зубов, родом пермяк, был в Оружейной палате вторым мастером после Симона Ушакова. Жалованья Симон получал 67 рублёв, да за дворцов корм и питье 50, да кормовых ржи и овса — 52 четверти. Оклад Фёдора Зубова был много меньше: 18 рублёв, подённого корму по 2 алтына на день, всего в год 39 рублей 30 алтын да 40 четвертей ржи и овса.

Остальным мастерам платили по 12 рублёв, с дворцовым прокормом по 33 и хлеба да овса по 30 четвертей.

Дети крестьянина Малаха, прижившиеся в Оружейной палате, получали как мастера третьей статьи.

Образ Феодора Сикеота Зубов доверил писать Егору, сам спешил исполнить заказ ярославского купца Ивана Скрипина. Передача заказа — дело обычное, когда икона будет почти закончена, мастер пройдётся по ней вдохновенною рукою и подпишет.

Работал Егор с трепетом душевным, не простой заказ! Нужно было написать и святителя, и Духа Святого в виде голубя, а главное — в семи лучах семь даров. Всякая вещь в свету — иная, и цветом, и истечением флюидов. А времени на прозрения да раздумья не дадено.

Царские заказы всякий раз суматошные, грозные: «Писать в день и в ночь, наскоро». Бывало, за неделю приходилось поставлять по семнадцати, по двадцати и по тридцати больших икон. Всей артелью наваливались: и Симон Ушаков писал, и Фёдор Зубов, Тимошка Чёрт, Иван Леонтьев, Степан Резанец — все двадцать три живописца Оружейной палаты.

Место Егора было рядом с Зубовым. Видел, как тот работает. Пророк Илия сиял у мастера золотом. Золотая парчовая риза, золотой лик, золотой нимб. Яблоко, которое приносил чёрный ворон, тоже было золотое.