Егор писал то, что ему велено было, но думал, как он подступился бы к образу пророка Илии. Гудящий вихрь огня — вот что нужно написать, чтоб пришедший помолиться услышал этот гуд. И чтоб кони-то летели, спицы в колёсах без промельков, и земля чтоб аж вытягивалась вслед за пророком, за огненным вихрем.

   — Егор!

Вздрогнул.

   — Размечтался... Готово у тебя, что ли?

   — Пожалуй что готово.

Зубов перед иконой позадержался, щурил левый глаз, смотрел в кулак.

   — Наш брат, старичье, отойдёт в мир иной — будешь первым в палате... Лик я по-своему высвечу, серебра в волосы прибавлю, больше ничего трогать не буду. Грех. — Троекратно поцеловал молодого мастера. — Ты к отцу собирался, ступай к Богдану Матвеевичу, просись. Я — отпускаю. Да смотри дело какое-нибудь придумай.

   — Дело есть. Монастырские просят «Страшный Суд» в храме обновить, чтоб смутьянов вразумляло.

   — О смутьянах нынче на всех базарах шепчутся. Про Стеньку слышал?

   — Слышал.

   — Прямо ведь беда... Вот что, идём вместе, я лучше тебя скажу.

Забота самого Фёдора Евтихиева Егора радовала: понравилась икона. И заступничество будет кстати: просьбу большого мастера Богдан Матвеевич уважит, а Егор истосковался по дому, по Рыженькой. Да ведь и батюшка-то совсем старик, весело улетали из родного гнезда, не понимали: жить на отцовских глазах только дураку не мило. В глазах отца Бог.

Хитрово выслушал Фёдора благосклонно, на Егора смотрел приветливо, сказал:

   — Ты, Фёдор, ступай. Трудись. За хлопоты благодарю. Я Егорушку отпускаю — на доброе дело просят у нас мастера... Но сначала сослужи-ка мне малую службу, — призадумался, поджидая, пока Зубов уйдёт. — Отвези икону Артамону Сергеевичу Матвееву. Какую — это мы сейчас подумаем с тобой. Сие будет в дар. Твой. Московские люди любят Артамона Сергеевича. Тебе его дружба тоже пойдёт на пользу. Матвеев с царём взрастал.

Удивление на лице Егора было такое искреннее, что Хитрово улыбнулся:

   — Я почему тебя посылаю. Ты — молодой, глаз у тебя хваткий. А у нашего Артамона Сергеевича есть на что посмотреть. Парсуны, севиллы всякие. Да и образа. Ты на образа особо погляди. Они небось у Артамона Сергеевича письма латинского, нарядного. То, что запрещены, — не наше дело. Ты в них доброе ищи, чтоб доброе перенять.

   — А какую же икону поднесть? — спросил Егор, немножко испугавшись.

   — Артамонова ангела-хранителя. Бери доску добрую, кипарисовую, краски, кисти. Напиши образ преподобного Артемона — и поезжай себе.

   — А какого Артемона писать, святителя Солунского или святителя Селевкийского? Али священномученика, пресвитера Лаодикийского?

   — Пиши пресвитера. Чего его святителем-то баловать.

   — С житием писать?

   — С житием. Пока Артамон Сергеевич будет клеймы разглядывать, и ты поглядишь, какие иконы у нашего зело учёного друга.

Нехорошая тоска посасывала сердце, но Богдану Матвеевичу не поперечишь.