Подъюстированная реобаза: все его ощущения стали резче и четче, нежели у обычного человека, не скелетоида. Подъюстированная хронаксия замедлила время; Мэйси приближалась к нему в балетном танце, где задействовано было каждое движение ее тела, вплоть до кожных пор.
И наконец, под ее умоляющий шепот, включилась функция секса.
Она помогла ему выбраться из скафомода и похожей на саван поддевки.
— Выше, — взмолилась она. — До предела. Ты можешь это выдержать.
Ее руки скользили по его покрытой рубцами коже. Он повиновался. Все настройки взметнул на максимум, пока разум не сдался под напором впечатлений и ощущений; если б не помощь корабля, он бы сейчас обезумел.
О, сладкое безумие! Кипящий котел страсти, мир безграничной эротики, делирий наслаждения, которым унесло его личность, а вместо нее явилось — удовольствие! Безграничное возбуждение! Они сплетались в объятиях, пока не перестали разбирать, кто где, и в уплотнявшихся среди тумана сексуального возбуждения сполохах он ощутил, как его корабль, припаркованный на уровне земли рядом с городом, помогает капитану набрать обороты и вздыбить фаллос — без корабля он бы не сумел этого сделать, хотя никогда прежде и не просил о таком содействии.
Его личность заполнило ощущение твердого, объемистого объекта. Он стал башней силы. Затем — пенетрация. И заполнил ее личность тоже, доминантой и резким целеустремленным проникновением.
В огонь. В пылающий, бурлящий, полный надежд мир.
В пониженной гравитации Шаунса Киру Чжаю Хеврону было слегка не по себе. Он немного нарастил вес за счет тонкого скафомода, немногим толще сорочки с длинными рукавами, но комфортней ему не стало. Он предпочитал свободно развевающиеся на ветру одежды.
Если бы не известие о прибытии Вооза, он уже вернулся бы на Катундру.
— Это вот его корабль, вы сказали? — уточнил он, указав через низкое окно верхнего этажа на возносящийся над крышами силуэт корабля, необычный своей стремительной, чуть скругленной формой. Другие суда, припаркованные на космодроме, выглядели менее… целеустремленно.
— О да, великий магистр, это его корабль.
Дюжина адептов Телемы расселась в позах формального почтения лицами к великому магистру Хеврону. Девятерых он спешно призвал с Катундры, и они прилетели только сегодня утром. Хеврон отвернулся и сел на свое место, оправив накинутую поверх скафомода тогу.
— Те из нас, кто прибыл сюда прежде вашего, — произнес он, — дали оценку работе гражданина Эбарака и наших ученых над времякристаллическими артефактами. — Он помедлил. — Ученых на эту встречу не вызвали по соображениям тактического характера. Лучше, чтобы то, что вы сейчас услышите, не достигло ушей Эбарака.
— Результаты оказались обескураживающими. Вряд ли от времякристаллов будет хоть какая-то польза для нашей задачи. Но, впрочем, я склонялся к такому выводу еще до отлета на Шаунс. Как вы знаете, мы получили новую информацию. Претерпев страдания, человек может разумом уподобиться божеству.
Его последователи — все мужчины, ибо женщинам не позволялось продвигаться в высшие круги Телемы, — никак не отреагировали на упоминание конечной цели странствия. Дисциплина включала подавление эмоций. Они соблюли ее. Хорошо.
— Итак, секрет не в каком-либо техническом устройстве, но в силе воли. Однако может ли человек испытать страдания достаточной интенсивности? По определению, боль эта трансцендентальна и, значит, непереносима. Один индивид, впрочем, перенес такие страдания, но трансформации избежал; это кораблеводец Иоаким Вооз, человек странный и отмеченный несмываемой стигмой своего опыта.
Он замолк почти на десять секунд, после чего уронил в нарастающую тишину:
— Вернее будет сказать, что Вооз уже не человек. |