Чёрт, надо было разоряться на вспышку! Хрен его знает, какое в коровниках освещение. Видится мне, что не слишком хорошее. Хорошо, что я 130-ю плёнку на всякий случай захватил. Она более светочувствительная. Попробую вытянуть.

— Через Преображеновку едем? — спрашивает водила.

— Нет, давай через Горохово, — отвечает Уколов, — кое-куда заскочить по дороге надо.

— Как скажешь, — со вздохом соглашается Толик.

— Да ты не переживай, студент, — Уколов хлопает меня по колену, — Если снимок не выйдет, старый возьмём. Она уже пять лет в соцсоревнованиях побеждает. Нос у ней с тех пор не увеличился, а сиськи не уменьшились. Так что разницы никто не заметит.

Он заразительно хохочет над моей кислой улыбкой. Приятно ощутить доверие к себе.

Уколов открывает саквояж и принимается раскладывать на столе свёртки. Хлеб с нарезанными ломтиками розового сала. Варёные яйца. Перья зелёного лука.

— Угощайся! — радушно предлагает он, — день впереди долгий.

Водила не оборачиваясь тоскливо хрюкает себе под нос. Не представляю, что может быть долгого. Наш район на "буханке" можно за час объехать из конца в конец. Полчаса Уколову на интервью. Полчаса мне на съёмку. К обеду можно спокойно обернуться.

— Спасибо, Алексей Максимыч, я позавтракал.

— Ну давай, кофия с бутербродом выпей.

Пожилой журналист достаёт из саквояжа внушительных размеров термос. Он откручивает крышку и наливает мне коричневой жидкости со странным запахом.

— Растворимый, индийский, — хвастается Уколов.

Я уже понимаю, что растворимый кофе считается здесь невероятным шиком. Большинство пьёт "кофейные напитки" из ячменя или цикория. От такого отказываться, как в душу плюнуть. От вида бутерброда удавился бы любой диетолог. Слой масла на нём толще, чем кусок белого батона. Мужественно жую.

— Вот и кушай, — радуется журналист. — Толя, тормозни-ка здесь. Гляди, как рапс цветёт. Пойду с Митрофанычем поздоровкаюсь. Сдаётся мне, об этом годе мы план по маслу опять не выполним. А ты кушай, — это опять мне, — не торопись.

Уколов выпрыгивает из "буханки" и погружается в бескрайнее жёлтое море цветущего рапса. Одна голова в приплюснутой кепке торчит, как акулий плавник. Далеко на горизонте вижу точку. Приглядевшись, понимаю, что это автомобиль, а рядом с ним машет руками крохотная фигурка человека. Уколов медленно, но упорно движется в ту сторону.

— А Митрофаныч, это кто? — уточняю у водителя.

— Бригадир, — тот скорбно следит за кепкой Уколова.

— По коровам?

— По полеводству, — Толик разворачивает газету. — Так я и знал. До темноты точно не вернёмся.

Над полем горланят жаворонки. Они медленно взлетают вверх, превращаясь в поющую точку, а затем кидаются к земле, как пернатые камикадзе.

В точку превращается и Уколов.

— А через Горохово быстрее ехать? — проверяю догадку.

— Нет, в Горохово свинарник строят.

Журналист возвращается через сорок минут.

— Покушал? — ласково спрашивает он без намёка на раскаяние. — Тогда поехали!

Уколова в районе знает каждая собака. Здоровенный кавказец, охраняющий стадо овец доверчиво тычет лобастой башкой ему в ладонь. Меня эта сволочь не подпускает. Под его охраной журналист беседует с колоритным пастухом в белой папахе.

Со скуки хочу сделать пару снимков, но вовремя вспоминаю, что доярку придётся снимать на плёнку с другой светочувствительностью. Так что или добивать 36 кадров, или даже не начинать.

Водитель дочитывает "Труд" и достаёт "Советский спорт".

— А сама доярка где находится? — спрашиваю.