— Конечно, Мария Эдуардовна, — иезуитски улыбается Лида, — я люблю макароны.

— Мама, можешь сходить ко мне в комнату и принести из-под матраса металлическую коробочку? — прошу, — Лида, вон, пока за водой последит, если что. Ты не перепутаешь, она там одна лежит.

— Вот неймётся тебе, — ворчит мама.

— Ну, пожалуйста, — добавляю мольбы в голос.

Она вздыхает и выходит из кухни со стоическим выражением: «чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы не плакало».

— Заначка? — подкалывает Лида.

— У нас улицы опасней, чем Чикаго, — отвечаю, — и грабят, и режут. Какой дурак станет с собой ценности носить. Ты лучше скажи, давно ли с моей мамой подружилась? Раньше она бы тебя на порог не пустила, а тут, гляди-ка, макаронами угощает.

— С будущей свекровью лучше дружить, — заявляет Лида и смеётся над моей кислой гримасой. — Что, думаешь, уступлю тебя этой болонке ленинградской? Или землеройке белоколодецкой⁈ — начинает заводиться она, — а про третью бабу я вообще не поняла… она ж матери моей ровесница!

Лидкиной маме немного за тридцать. Лиходееву-младшую она родила в 18, и я очень надеюсь, что дочь не повторит подвиг матери. И насчёт Леман, она злословит.

Хотя может быть сказывается моё странное, раздвоенное восприятие действительности. Для выпускника школы она и правда взрослая тётя, а для взрослого мужика, которым я не перестаю быть — очень привлекательная молодая женщина, пожалуй, единственная, кто выглядит за собой и выглядит по стандартам третьего тысячелетия.

— Ты чего лыбишься⁈ — бесится Лидка, — думаешь, не вижу твою рожу довольную? Я тебя насквозь… — она прерывает фразу и кидается к плите, чтобы засыпать макароны в закипевшую кастрюлю.

Ну, хозяюшка! Теперь и я слышу, как хлопает входная дверь, и мама врывается на кухню.

— Откуда у тебя столько денег⁈ — трясёт она купюрами.

Конечно, никто не знает о частной жизни и личном пространстве. Зачем просто приносить, то, что попросили. Надо внутрь заглянуть.

— Заработал, мам, — отвечаю спокойно, — это за свадьбу деньги. Фотографы, знаешь, очень неплохо получают.

В коробочке, к слову сказать, всего сто рублей. НЗ на как раз подобный случай. Основные капиталы покоятся в тайничке под половой доской, про который знать никому не положено.

— Ты же говорил, что бесплатно?

— Мам, ты как маленькая, — объясняю, — «шабашка» это. Кто же про такое будет рассказывать. Там уважаемые люди, партийные работники. А тут дело с милицией связанное. Зачем я их подставлять буду?

— За одну свадьбу⁈ — в глазах у Лиды, словно в американских мультиках мелькают денежные знаки.

Честно говоря, я и не знаю, сколько сейчас стоит съёмка свадьбы. Наверное, как в любое время зависит от репутации фотографа и платёжеспособности клиентов.

— Тут ещё на бумагу и реактивы уйдёт, — осаживаю её восторг. — Мам, можно?

Протягиваю руку, и она отдаёт мне деньги, а сама садится в глубокой задумчивости.

Как интеллигентный человек, она привыкла относиться к финансам, как к чему-то слегка стыдному. Всем же известно, что у порядочных людей денег нет.

И в то же время у её сына под матрасом лежат сейчас полторы её месячные зарплаты. «Шабашки» в СССР были делом «священным». Бывало, что и инженеры, и научные сотрудники строили коровники или валили деревья с целью резко поправить своё финансовое положение.