Она еще раз передала привет малышам, и мы
поехали дальше.
Кузина спросила, прочла ли Лотта книгу, которую она на днях послала ей.
"Нет! - отвечала Лотта. - Она мне не понравилась, возьмите ее назад. И
прежняя была не лучше". Спросив, что это за книги, я поразился ее ответу {Мы
вынуждены опустить это место в письме, чтобы не давать повода к дальнейшей
обиде, хотя, в сущности, какого писателя может тронуть суждение первой
встречной девушки и несложившегося молодого человека? (Прим. автора.)}. Во
всех ее суждениях чувствовалась самобытность, и с каждым словом мне
открывалось все новое очарование в ее лице, оно становилось все
одухотвореннее и все более прояснялось, потому что она видела, как хорошо я
понимаю ее.
"Когда я была помоложе, мне больше всего нравились романы, - говорила
она. - Одному богу известно, как приятно бывало мне усесться в воскресенье в
уголок и всем сердцем переживать радости и невзгоды какой-нибудь мисс
Дженни. Не буду отрицать, и сейчас еще такого рода чтение не утратило для
меня привлекательности. Я редко могу взяться за книгу, а потому она должна
быть мне особенно по вкусу. И мне милее всего тот писатель, у которого я
нахожу мой мир, у кого в книге происходит то же, что и вокруг меня, и чей
рассказ занимает и трогает меня, как моя собственная домашняя жизнь. Пусть
это далеко не райская жизнь, но в ней для меня источник несказанных
радостей".
Я постарался скрыть волнение, вызванное этими словами. Правда, надолго
моего благоразумия не хватило: когда Лотта мимоходом обронила меткие
замечания о "Векфилдском священнике" ...о... {Здесь также пропущены имена
некоторых отечественных писателей. Тот, кого Лотта похвалила, несомненно,
угадает это чутьем, прочитав настоящее место в книге, а другим нет нужды
знать об этом. (Прим. автора.)}. Я не выдержал и высказал ей все, что думал,
и лишь после того, как Лотта вовлекла в разговор наших спутниц, заметил, что
те все время сидели с отсутствующим видом. Кузина не раз посматривала на
меня, насмешливо наморщив носик, но мне это было безразлично.
Речь шла о любви к танцам. "Пусть эта страсть порочна, - сказала Лотта,
- сознаюсь вам, что ставлю танцы выше всего. Стоит мне, когда я чем-нибудь
озабочена, побренчать на моем расстроенном фортепьяно контрданс, и все мигом
проходит".
Как любовался я во время разговора ее черными глазами! Как тянулся
душой к выразительным губам, к свежим, цветущим щекам, как, проникаясь
смыслом ее речей, я порою не слышал самих слов, - все это ты, зная меня,
легко себе представишь. Короче говоря, когда мы подъехали к бальному
павильону, я вышел из кареты точно во сне и так замечтался, убаюканный
вечерним сумраком, что не слышал музыки, гремевшей нам навстречу сверху, из
освещенной
залы.
Кавалеры кузины и Лотты - Одран и некий N. |