– Понимаю... – очевидно, я, как всегда, волновался по пустякам. Курс?

– Точно 040.

– Местоположение? Питер ответил, но я не разобрал – помехи усиливались.

– Повтори, пожалуйста.

– Барри сейчас пытается выяснить это. Он был слишком занят ремонтом радиостанции... Подожди две минуты.

– Дай мне поговорить с Элизабет.

– Пожалуйста. И в наушниках послышался голос, который значил для меня больше всего в этом мире:

– Здравствуй, дорогой. Извини, что мы заставили тебя поволноваться.

Да, в этом была вся Элизабет. Извиняется за то, что она заставила меня поволноваться, – и ни слова о себе.

– С тобой все в порядке? Я имею в виду – ты уверена, что ты...

– Да, конечно. Ее я тоже слышал плохо, но даже если бы она находилась в десяти тысячах миль от меня, я все равно распознал бы в ее голосе веселые нотки и хорошее настроение.

– Мы уже почти прибыли, я уже различаю огни на земле. – И после секундной паузы она нежно прошептала:

– Я люблю тебя, дорогой.

– Правда?

– Всегда, всегда, всегда. Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и тут же вскочил на ноги, услышав вдруг вскрик Элизабет и хриплый голос Питера:

– Он пикирует на нас! Эта сволочь пикирует на нас, открыла огонь! Из всех стволов! Он летит прямо...

Крик перешел в захлебывающийся стон, заглушенный женским пронзительным криком боли, и в то же мгновение я услышал стаккато рвущихся снарядов, которое заставило дребезжать мембраны наушников. Это длилось две секунды, может, меньше, а потом не стало слышно ни пушечных очередей, ни стона, ни крика. Ничего.

Две секунды, всего две секунды, но они отняли у меня самое дорогое в жизни. Эти две секунды оставили меня одиноким в пустынном и теперь бессмысленном мире. Моя красная роза стала белой.

3 мая 1958 года.

Глава 1

Я не совсем представляю, как должен был выглядеть этот человек, сидевший за высоким полированным столом красного дерева. Думаю, подсознательно я считал, что он будет соответствовать тем превратным представлениям, которые сформировались у меня благодаря случайным книгам и фильмам – в далекие уже дни, когда я находил для них время. Единственно допустимым различием во внешности судей графств юго‑восточной части США я считал вес: одни судьи – худые и жилистые, другие имеют тройные подбородки и сложением подходят под мои представления. Но всегда судья в моем представлении – пожилой человек, одетый в мятый белый костюм, не совсем белую рубашку, галстук, напоминающий шнурок для ботинок, и портрет этот дополняла сдвинутая на затылок панама с цветной лентой. Лицо у судьи обычно красное, с сизоватым носом, свисающие концы седых марктвеновских усов испачканы бурбоном, или мятным джулепом, или тем, что пьют в том месте, где живет судья. Выражение лица судьи обычно – равнодушное, манеры – аристократические, моральные принципы – высокие, а умственное развитие лишь среднее.

Судья Моллисон сильно разочаровал меня. У него отсутствовали все эти, как мне казалось, характерные черты, за исключением, возможно, моральных принципов, но их нельзя видеть. Молодой, чисто выбритый человек, одетый в безукоризненный, отлично сшитый светло‑серый шерстяной костюм в тропическом стиле с ультраконсервативным галстуком, а что касается мятного джулепа, то, думаю, он заходил в бар только за тем, чтобы прикинуть, как его закрыть. Он казался милосердным человеком, но только казался; казался умным – так оно и было. Ум у него был острым, как иголка.