Изменить размер шрифта - +
  Кладбище  опустело,  лишь  следы  их
шагов виднелись на снегу. Мертвая Жанна  навеки  осталась  одна  пред  лицом
Парижа.
 
1878
 
                              ПИСЬМО ЗОЛЯ {*}
 
     {*  Это  письмо  написано  было  Э.   Золя   в   виде   предисловия   к
иллюстрированному изданию "Страницы любви", выпущенному в 1884 г.  парижским
издательством "Librairie bibliophile".}
 
     "Странице любви" ставили в вину, главным  образом,  пять  симметрически
расположенных описаний, которыми оканчиваются все пять частей романа. В этом
усматривали  всего  лишь  капризное  пристрастие  художника  к  утомительным
повторениям,  желание  показать   искусную   кисть,   умело   преодолевающую
трудности. Я мог ошибаться и, конечно, ошибся, раз никто меня не понял;  но,
право, я был полон всяческих прекрасных намерений в своем пристрастии к этим
пяти картинам, изображающим один и тот же пейзаж  в  разные  часы  дня  и  в
разное время года. Вот как было дело.
     В горькие дни моей юности я жил в предместье, на  чердаке,  откуда  был
виден весь Париж. Огромный город, неподвижный  и  бесстрастный,  всегда  был
передо мной, за моим  окном,  и  казался  мне  участником  моих  радостей  и
печалей, подобно наперснику в трагедиях. Перед ним я голодал и плакал, перед
ним я любил и переживал минуты высочайшего счастья. И вот с двадцати  лет  я
мечтал написать роман, в  котором  Париж  с  океаном  его  кровель  стал  бы
действующим лицом, чем-то вроде античного хора. Мне представлялась  интимная
драма: три-четыре лица в небольшой комнате, а на горизонте  огромный  город,
который неустанно смотрит своим каменным взором на смех и слезы этих  людей.
Свой давний замысел я и попытался воплотить в "Странице любви".
     Я вовсе не защищаю своих пять описаний; я хочу только объяснить, что  в
нашей  "мании  описания"  мы  почти  никогда  не  подчиняемся  одной  только
потребности описывать: для нас это всегда усложняется замыслами композиции и
человеческих характеров. Нам принадлежит весь мир, мы стремимся вместить его
в свои произведения, нам грезится необъятный ковчег.
     Кстати, еще несколько слов о картинах  Парижа.  Придирчивые  к  мелочам
критики, разобрав произведение по  косточкам,  обнаружили,  что  я  допустил
непростительный анахронизм, нарисовав на горизонте  великого  города  кровлю
нового Оперного театра и купол церкви святого Августина, хотя в первые  годы
Второй империи эти монументальные здания еще не были построены.
     Я признаю свою ошибку и приношу повинную. В апреле 1877 года,  когда  я
поднялся на высоты Пасси, думая сделать кое-какие заметки, мне очень  мешали
леса будущего дворца Трокадеро, и я  досадовал,  что  не  нахожу  на  севере
никакой вехи, вокруг которой мог бы расположить свои описания.  Над  смутным
морем дымовых труб высились лишь  новое  здание  Оперы  да  церковь  святого
Августина.
Быстрый переход