|
Губы презрительно изогнулись. — Ты бросил своих друзей. Ради этого отребья. — Эти люди помогли мне отомстить за себя Косу и Церкви. Коссиары вроде тебя убили ту, которую я любил. И я видел, что стало с Коссиарами, когда рабы добрались до них. Милосердия не существует, нет никакой разницы между Косом и Летучей Ордой. Ты спросил меня: почему я бросил своих друзей и ушел к этому сброду? — Я уроженец внутреннего Коса, из живущих на Борту. У нас были свои счеты с Командой. Многие жители Борта присоединились к восставшим. — Как такое могло случиться? Я видел поселки, в которых побывали рабы. Резня. — Все это были крайности. Большинство из нас — беглые рабы, противники Команды и немногочисленные противники рабства — хотели лишь освободить Кос. Жизнь в кулаке у Капитана была настоящим рабством. Конвей презрительно фыркнул: — Крайности. Скорее бойня. Я это видел. Склонившаяся было голова раненого вызывающе поднялась, напрягая его и без того уже истощенные силы. Долгие паузы разделяли слова. — Любой раб в Косе мог бы рассказать свою историю о проданных детях, разлученных супругах и родственниках. Я не могу простить месть рабов. Но я понимаю ее. А ты? С какой несправедливостью борешься ты? — Молодой голос дрожал от сдерживаемых чувств. Внезапно раненый захрипел и забился в припадке дикого кашля. Со стоном он обхватил свое раненое тело руками. Изо рта потекла красная струйка. Подолом своей рубахи Конвей утер раненому лицо, потом предложил еще воды. Копье с трудом глотнул, снова закашлялся, давясь кровью. Когда Конвей потянулся к нему, чтобы снова вытереть кровь, тот раздраженно отодвинулся, намереваясь сначала высказать все, что накопилось у него на душе. — Никто бы не подумал, что ты станешь похож на них. Мне жаль тебя. Смешно. Я умираю. И жалею тебя. Воин откинулся на изгородь, голова его повисла. Грудь вздымалась и опадала короткими резкими рывками, пока умирающее тело боролось за последний глоток воздуха. Конвей посмотрел на его руки. Одна сжимала окровавленную рубашку. Другая вцепилась во фляжку. Он отбросил рубаху в сторону, потом сделал долгий глоток из фляги. Раненый не дышал. Жилка на его горле дрогнула и застыла. Поднявшись на ноги, Конвей повернулся, чтобы уйти. И буквально столкнулся с Каталлоном. Вождь Летучей Орды, казалось, поглотил силу удара, оставшись стоять неподвижно, пристально глядя на Конвея со странным, беспокойным выражением. Единственное слово, которое Конвей смог подобрать для него, было — испуганное, — но оно не имело никакого смысла. Конвей отступил назад. — Прошу прощения. Не знал, что ты здесь. Каталлон фыркнул. — Ты знал его? — Он ткнул острием меча в руку мертвого Копья. — Нет. Он запомнил меня еще с Коса. Мы никогда не встречались. Каталлон отложил оружие в сторону. — Я уже говорил, смерть идет за тобой по пятам. — Был бой. Многие погибли. — Все мы для этих людей незнакомцы. Только один знал кого-то из нас. Люди, которые тебя знают, не задерживаются на этом свете. Странно. — Каталлон встал и отошел до того, как Конвей смог что-нибудь ответить. Стоя внутри загона, Конвей наблюдал, как воины поднимают женщин и детей и уводят их. Слышались беспомощные крики тех, кого подгоняли кончиками мечей. Другие воины стаскивали трупы защитников в дома, находившиеся на пути пожара. Тут они и сгорят. Кочевников сносили к погребальному костру, сложенному из бревен и обломков стены. Когда Конвей проходил мимо, его как раз поджигали. Он пошел дальше, раздумывая, сколько из них знали его имя. Перед ним возникло лицо Копья, растворилось. Какой глупец; жалеть живого человека. Глупец. Пламя погребального костра ревело. Густой тягучий черный дым поплыл мимо Конвея. Он скапливался в ложбинках и ямах, извиваясь и закручиваясь, прокладывал путь сквозь заросли кустов. |
