В кафе громыхал хриплый рок. Предчувствие не обмануло скрипача. Эстраду убрали, а на ее месте сверкал никелем и стеклом новехонький музыкальный ящик. Однако за маленьким столиком, как и прежде, сидел худой человек в черном смокинге.

— А, вы еще здесь! — подсев к нему, произнес я с ободряющей улыбкой.

— Да, но уже как посетитель. Просто зашел съесть сандвич. Я же говорил вам: «Издалека льется тоска скрипки осенней»— уже не в ходу. Чуть раньше или чуть позже, но…

Он медленно, молча доел свой сандвич, аккуратно вытер бумажной салфеткой руки, потом задумчиво уставился на них, словно это были два ненужных предмета, с которыми он не знал, что делать.

— Мне пора, — пробормотал я, взглянув на часы.

— Я тоже иду.

Была уже осень, как в стихах Верлена, моросил дождь. Зеленая неоновая вывеска светилась тоскливым, болезненным светом, будто тут помещалась аптека, а не увеселительное заведение.

— Неужели нет никакого выхода? — спросил я просто потому, что надо было что-то сказать.

— Есть. Пока человек дышит, всегда есть какой-то выход, — спокойно произнес он своим мягким, низким голосом. — Последняя возможность…

Он посмотрел на мигающий желтый глаз светофора и добавил:

— Я подумывал даже встать на этом углу, тут достаточно многолюдно, а полиция проезжает редко… Но неловко как-то, в квартале меня знают… Поищу перекресток подальше… Уличный музыкант уж на сандвич-то всегда заработает… Нужно только иметь старую шляпу… Старую шляпу и немножко мужества…

Неудачники попадались мне в этом городе так часто, что тоже составили в моих записях целый раздел. Иные из них, как мой скрипач, находились в конце пути, другие лишь вступали на него. Однако угадать, начало это или конец, бывало довольно трудно — так же, как в сумрачный зимний день трудно угадать, который час.

С художником-фотографом я познакомился однажды зимним вечером в кафе на Сен-Жермен. Посетители были большей частью студенты, и уличный фотограф, вертевшийся среди них с предложением услуг, неизменно получал отказ. Под конец, как я и ожидал, он причалил к моему столику.

— Один снимочек?

Аппарат был уже наставлен на меня, палец лежал на кнопке.

— Нет, не нужно, — ответил я и поспешил повернуться к нему спиной.

— Отчего же? — в его голосе звучала почти мольба.

— Не люблю сниматься.

— Обидно. У меня осталось всего два кадра, я мог бы отдать пленки и получить комиссионные.

Этот тихий, робкий голос, нотки примиренности…

— Если дело в этих двух кадрах, снимите меня со спины. Во сколько мне обойдется удовольствие увековечить мою спину?

— Нет, спину нельзя, — он сокрушенно покачал головой. — Подумают, что это брак, и вычтут из комиссионных.

— Хорошо, тогда я вам заплачу, а снимать не надо. Устраивает вас это?

— Боюсь, что нет… — по-прежнему сокрушенно ответил фотограф. — Слишком уж смахивает на подаяние. Но если вы предложите мне что-нибудь согревающее…

Вскоре он с наслаждением прихлебывал горячий грог. Его длинный, порядком простуженный нос и такое же длинное, усталое лицо достаточно красноречиво говорили о том, что ему необходимо согреться.

— Видимо, фотография сейчас не очень котируется… — начал я.

— Да. Так ей и надо, я очень рад.

— Но вы сами фотограф…

— Против воли. По профессии я художник. И ненавижу фотографию.