|
«Есть, и очень много, — отвечаю я, как последний дурак. — Три эти папки — сплошь Лотрек». И вообразите, он раскрывает их одну за другой и одну за другой опустошает, оставляет мне только несколько пустячков. Я сам упаковал ему покупки, даже помог погрузить в машину и был, разумеется, в восторге от сделки, пока в голову не закралось сомнение. Снимаю трубку и звоню Прутэ. Выясняется, что американец успел еще утром побывать у него и скупить всего Лотрека, какой там был. Звоню Мишелю — та же история. А неделей позже на аукционе в Нью-Йорке цены подскочили фантастически. И получилось, что я отдал товар за бесценок как раз тогда, когда он начал что-то стоить.
— Надеюсь, у вас были кое-какие запасы… — Благодарение богу… Конечно, запасы у меня есть… Но если мне удалось их создать и удалось выплыть на поверхность, то лишь благодаря человеческой глупости. Я ведь начал свою деятельность с торговли старыми книгами на набережной. И в поисках книг нередко набредал на замечательные гравюры, которых никто не ценил. Люди глупы. В том числе и те, кто покупает графику. Предлагаешь им Домье, этого гения, а они капризничают, говорят: «Чересчур много политики…», «Слишком мрачно…» Или: «Не нарисовал ни одной красивой женщины…» Помолчав, он снова обратился к жене: — Разве с Гойей было не то же самое? Поглощенная счетами, она не удостоила его ответом. — Совершенно то же самое, — продолжал он. — Было время, когда никто не хотел покупать «Капричос», потому что там изображены уроды и чудища. О «Бедствиях войны» и говорить нечего — они годами пылились в папках. А теперь те же самые олухи, которые прежде слышать не хотели о Гойе, дерутся на аукционах из-за любого его офорта. Месье Мишель и его сыновья тоже питали страсть к хорошей гравюре и тоже обладали хорошей коллекцией, но у них долгие беседы велись реже, потому что магазинчик почти всегда был набит туристами с набережной, и хозяин частенько пускал меня во внутреннее помещение, предоставляя управляться с папками самому. Здесь, в этой уединенной комнате, работать было спокойнее, но в передней части магазина — забавнее, там была возможность коллекционировать не только гравюры, но и разнообразнейшие курьезы снобизма и невежества. Помню, однажды не слишком молодая, но сверхэлегантная дама вошла быстрым, деловым шагом и столь же быстро и деловито сообщила месье Мишелю: — У меня есть два Миро. Муж повесил их в столовой два месяца назад, но они мне надоели. Вы бы купили их? — Вероятно… — ответил он. — За сколько? — Ну, прежде я должен взглянуть на работы… — Две большие литографии. Цветные… — Да, но мне нужно на них взглянуть. — А что вы посоветуете мне повесить на их место? Не могу же я оставить голые стены. — Это дело вкуса, мадам… — Вы, например, что бы повесили? — Может быть, Пикассо, если вам хочется что-нибудь более современное. — Я тоже первым делом подумала о Пикассо, но у моей сестры висит Пикассо, и она решит, что я обезьянничаю. — Тогда возьмите Шагала, — терпеливо предложил месье Мишель. — Вы думаете, он подойдет? — Не знаю, право. Во всяком случае, на Шагала большой спрос. — Тогда покажите, пожалуйста. Месье Мишель достал большую папку, раскрыл ее на пюпитре и хотел вернуться к прилавку, где он раскладывал какие-то гравюры. Но дама торопливо полистала литографии и сказала: — Не такое безумное, как Миро, но все же… Что это за осел со скрипкой и Эйфелева башня вверх ногами? — Вам следовало бы спросить Шагала, а не меня… — с легкой улыбкой ответил старик. |
