Кейт жестом прервал его.

Мы все-таки не знаем, был ли на самом деле такой человек. Только потому что ты поднял клочок бумаги…

Уэверли издал короткий смешок, но черты его лица оставались неподвижными.

Из-за этого клочка бумаги я был серьезно занят все эти три дня, обзванивая людей с Востока. Позволь рассказать тебе, что я выяснил. В первую очередь, действительно был художник по имени Ричард Аптон. Он родился в Бостоне в 1884 году. Умер там же в 1926-м.

Я полагаю, ты собираешься рассказать мне, что он исчез из подвала старого таинственного дома глубокой ночью?

Ничего подобного. Судя по газетным отчетам, десятого декабря он вернулся из путешествия, напомню тебе — в Провиденс, и обнаружил, что его студия разгромлена, и собрание его собственных картин украдено. В тот же вечер, после того, как он сообщил в полицию о краже, он застрелился.

А мотив?

Он не оставил никакой записки. Картины так и не нашлись, и если даже полиция что-то узнала, то эти сведения не были обнародованы, — Уэверли вытянулся вперед. — Но я обнаружил нечто, о чем они не знали. Неделей раньше, перед тем как Аптон совершил свою поездку в Провиденс, он упаковал одну из картин, сложил в ящики книги и письма и отправил их в складскую компанию Норт-Энда. Все это имущество лежало там неучтенным, — возможно, забытым, — все эти годы до той поры, пока Сантьяго ни купил его на аукционе.

Как ты это проследил?

Я же сказал тебе, что у меня были определенные контакты. Бекман предложил связаться с бостонской телефонной компанией и позвонить по складам, чтобы разузнать о недавних покупках Сантьяго. Таким образом я и получил информацию.

Бекман?

Книготорговец из этого города. Я его знаю. Специализируется на первых изданиях и редких экземплярах. Он интересовался всем, что в той или иной степени связано с ГФЛ. Он думает, вполне возможно, что у Сантьяго оказались не все материалы Аптона; на складе может оставаться что-то еще, включая письма от Лавкрафта. Во всяком случае, он решил вступить в сделку со мной.

Что за сделка?

Уэверли поднялся.

Я лечу в Бостон на деньги Бекмана. То, что мне удастся купить, Бекман продаст, и мы поделимся пятьдесят на пятьдесят.

И когда ты улетаешь?

Рано утром, — Уэверли направился к входной двери. — Если ты планируешь быть дома, я тебе позвоню завтра вечером часов в восемь и расскажу обо всем, что узнал.

— Буду ждать, — сказал Кейт.

Они появились из глубокой темноты, прыгая, ползая, изгибаясь в такт еле слышному, но зловещему звучанию невидимой дудки.

Те, что подпрыгивали, были то ли людьми, то ли подобиями людей; они танцевали в ярких вспышках огней, сверкающих среди древних камней высоко на одинокой вершине холма, и Кейт услышал их низкое пронзительное пение:

— Йаа! Шуб-Ниггурат! Черный Лесной Козел с Тысячей Младых!

Затем раздался отклик — гулкое жужжание, и это был не человеческий голос, не человеческий звук и даже не подражание человеческой речи. Но были слова, которые он разобрал: «Йог-Сотот, Ктулху, Азазот», — их звучание доносилось из каких-то тенистых очертаний, которые извивались и ползли в пустынной ночи из-за пределов огненного кольца.

Никого нельзя было разглядеть явственно, чему Кейт был рад, но огни мерцали и озаряли массивные устрашающие горы. Возвышаясь и колыхаясь, горы выглядели ожившими; из них прорастали мириады липких щупалец; горы были покрыты выпученными глазами, судорожно открывающимися и закрывающимися, и сотни разинутых ртов издавали ужасающие шипящие и квакающие слова, которые невозможно произнести смертному.

Кейту казалось, что сами холмы содрогались от страха, который наводил тот гортанный отклик; затем видение исчезло, и он снова очутился в собственной комнате.