Марстон был, как всегда, зол. Его залихватские рыжие усы топорщились угрожающе.

Наверное, он прошел бы мимо, не споткнись о кувшин с пивом. Мутноватая жидкость плеснулась ему на ноги. Это вывело сержанта из себя.

– Свиньи! – заорал он. – Грязные бездельники, пьяницы!

Мать услужливо бросилась отереть его ноги. Марстон отшвырнул ее пинком.

Вот тут то все и случилось.

Каамо метнулся, чтобы поддержать падающую мать, и нечаянно толкнул сержанта. Совсем нечаянно, видит бог. И тут же резкий удар стеком полоснул его. Каамо показалось, ему раскроили лицо. Взвизгнув и уже не думая, что делает, он схватил с земли камень – и тут все завертелось, как в бредовом сне.

Что то крикнул отец, бросился вперед – не то заступиться за сына, не то отнять у него камень. Застонала мать. Кто то схватил Каамо за руку и вывернул ее. Кровь заливала ему лицо. Мать толкнула его и крикнула:

– Беги!!

Он помчался и уже не услышал, а просто почувствовал напряженным дрожащим телом, как сзади грохнул выстрел. Метили в него.

Солдаты погнались за ним, но разве можно догнать молодого негра! Перемахнув через изгородь, окружающую крааль, Каамо птицей пролетел до ближайшего поля, вломился в заросли маиса и, уже невидимый, свернул к ручью, перебежал его и скрылся в густом кустарнике…

Он вернулся к своей хижине ночью. Большой костер горел, как погребальный факел. У хижины толпились негры. Они толпились возле тела отца.

Когда солдаты забрали его и повели с собой, отец хотел бежать. Он убежал бы, если б не пуля сержанта. Марстон отличный стрелок, он не знает промахов.

Негры молча раздвинулись перед Каамо.

 

Отец лежал вытянувшийся и серый, словно присыпанный пеплом. На редкой курчавой бородке запеклась кровь: когда пуля ударила в его затылок, он упал лицом на землю.

Теперь лицо было скорбно спокойным. Душа отца умерла, только дух его, тень бродит где то под землей.

Рука матери легла на плечо Каамо. Он посмотрел на нее бессмысленно и заметил лишь, как металлически блестит ее тело, смазанное жиром с порошком из слюды. Она осторожно погладила его пальцами по щеке, боясь прикоснуться к рваному разбухшему рубцу, оставленному стеком.

– Ты должен уйти, Каамо, – сказала она. – Они будут тебя искать. Тебе надо уйти.

…Он ушел прямо от могилы, не зайдя в родную хижину.

Путь его лежал через вельд на восход солнца, туда, где когда то жили великий Мокагин и сын его сына Мотлума.

 

 

2

 

Это был совсем иной мир. После тихого, сонного Блюмфонтейна Йоганнесбург показался Петру и Дмитрию громадным шумным каменным базаром. Стоязыкие улицы были полны пестрого народа. Меж шикарных экипажей сновали оборванцы, над толпой мелькали модные шелковые шляпы. Город жил в непрестанном суетливом движении, ничто не напоминало здесь о размеренной бурской медлительности.

Что ж, первое впечатление не обманывало друзей, Йоганнесбург действительно был одним из необычных для этой страны городов – шумный, дымный и деятельный форпост его величества Капитала. Золотая лихорадка, сотрясавшая Южную Африку, чувствовалась здесь в полную силу.

Лихорадка эта началась с открытия в стране алмазов. Еще в шестидесятых годах бродячий охотник О'Рейли заметил на одной из ферм, что детишки играют какими то светлыми, прозрачными камешками. Он кое что понимал в камнях, этот охотник. Попробовал – камешки чудно резали стекло…

В долину, где сходятся реки Оранжевая и Вааль, хлынули тысячи алчных алмазоискателей. Негры с удивлением увидели, что белые сходят с ума, дерутся и убивают друг друга из за кусочков камня, которыми они издавна обрабатывали жернова.