| Преподобный известен был тем, что, будучи разбужен в неурочное время, такое то есть, когда он пребывал в объятиях морфея, впадал в совершенное бешенство. И, памятуя об этом, один из пятерых выдвинул альтернативу: Может, все же лучше утром, но товарищ его, человек более решительный или более склонный руководствоваться логикой наитий и прозрений, возразил: А если они решили выйти затемно, мы рискуем никого не застать и остаться в дураках, да еще в каких. Они стояли уже у ворот, но, похоже, никто не решался постучаться. Дверной молоток имелся также у входа в дом священника, но — маленький и неспособный разбудить хозяина. И вот наконец в каменном безмолвии спящей деревни пушечной пальбой грянул стук в ворота. Раз и другой, и лишь на третий послышался изнутри хриплый и раздраженный голос: Кто там. Было очевидно, что во всех смыслах неудобно беседовать о боге посреди улицы, имея перед собой стены и сбитые из толстых досок ворота. Да и соседи вскоре начнут прислушиваться к громким голосам и волей-неволей слышать реплики беседующих, превращая таким образом серьезнейший богословский вопрос бог знает во что. Но двери отворились, и выглянула круглая голова падре: Чего вам надо в такой час. Пятеро прошли за ворота и двинулись, нога за ногу, ко второй двери. Что, умирает кто-нибудь, спросил падре. Ему ответили, что нет, мол, никто. Ну так в чем тогда дело, настойчиво допытывался служитель бога, кутаясь поплотнее в наброшенное на плечи одеяло. На улице не можем говорить, сказал один из пятерых. Не можете на улице — приходите утром в церковь, проворчал падре. Нам сейчас надо, завтра может быть уже поздно, дело касается церкви. Церкви, переспросил падре с тревогой, подумав, не обвалился ли полусгнивший свод. Именно так, церкви. Ну, входите тогда, входите. И, втолкнув гостей на кухню, где в очаге светились еще угли сгоревшего хвороста, зажег свечу, уселся на табурет и сказал: Выкладывайте. Пятеро переглянулись, не зная, кому доверить представительство, хотя было ясно, что истинное и законное право имеет лишь тот, кто предложил вечером пойти послушать, о чем говорят у костра взводный с погонщиком. Обошлись без голосования, и этот человек взял слово: Ваше преподобие, тут дело такое, бог — это слон. Падре выдохнул с облегчением, это все же лучше, чем известие о рухнувшем куполе, тем более что на еретическое речение сам собой отыскался нетрудный ответ: Бог присутствует в каждом творении своем. Гости покивали в знак согласия, однако тот, кто начал, возразил в сознании своих прав и своих ответственностей: Однако же ни единое из этих творений — не бог. Еще чего, воскликнул падре, нам только и не хватало, чтобы мир кишмя кишел богами, и никто никого не понимал бы, и каждый, как говорится, тянул бы одеяло на себя. Ваше преподобие, мы сами, собственными своими ушами слышали, что появившийся тут у нас слон — это бог. И кто же это вымолвил подобную ахинею, спросил падре, и уже само употребленное им слово, которое в этой деревне было не на слуху и не в ходу, свидетельствовало о его сильном раздражении. Командир конного взвода и тот, кто едет на. На чем. На этом звере, на боге. Падре глубоко вздохнул и, поборов желание высказаться несколько иначе, спросил только: Вы что, пьяные, что ли. Нет, ваше преподобие, какой там, отвечали ему хором, как в такую пору напьешься, вино нынче дорого. Ну хорошо, если не пьяные и если, наслушавшись всей этой чепухи, не перестали быть добрыми католиками, слушайте хорошенько. Пятеро придвинулись поближе, чтобы не упустить ни слова, а падре, прочистив легким перханьем горло, чуть саднящее оттого, вероятно, что слишком резким оказался переход от межпростынного тепла к стылому воздуху двора, начал проповедь: Я бы мог отправить вас по домам, наложив епитимью — столько-то раз прочитать отче-наш или аве-марию,— да и думать забыть об этом деле, но поскольку всех вас знаю как людей богобоязненных, то завтра утром, чем свет, а лучше — затемно, мы с вами, и со всеми семействами вашими, и со всеми соседями вашими, коих вы возьмете на себя труд оповестить, отправимся туда, где находится слон, и не затем, чтобы извергнуть его из лона церкви, ибо он, будучи несмысленным скотом, не принимал святого таинства крещения и, стало быть, не мог и воспринять духовные блага, даруемые нашей матерью,— но затем, чтобы очистить его от всяческой дьявольской скверны, которая могла быть нечувствительно внедрена лукавым в его звериную, животную суть, как в свое время случилось с двумя тысячами свиней, потонувших, как вы, наверно, помните, в водах галилейского моря. |
